Путь Базилио (СИ)

Увидев поняшу, хомяк поклонился в пояс — почтительно, но без подобострастия. Арле сообразил, что хомяк не обращён, и удивился этому обстоятельству: незаняшенный электорат в Вондерленде попадался нечасто. Юличка, однако, лишь слегка повела ушами, что можно было принять за приветствие.

— Ну как, Африканыч? — осведомилась она довольно дружелюбно.

— Ить, барыня… — снова склонился хомяк, — вы нащщот нас не сумлевайтесь, службу служим, дело делаем, матушку соблюдаем как положено, — он покосился на калушу.

— Сегодня родит? — поняша пристукнула копытцем.

— Ото ж! Как есть сёдни должна разродиться, — старик судорожно зевнул, деликатно прикрывшись волосатой лапою. — Хотя, енто, тут дело такое… — старик смущённо замолк, не зная, как продолжить.

— Какое? — вклинился в разговор Карабас и уставился на хомяка — видимо, залез ему в голову.

— Старенькая она ужо, — справился, наконец, со своими мыслями Африканыч. — Трудненько ей родить. Да и от кого рожать-та? Уёбища хилые стали, хромосома в них не та. Вот в раньшее время — то были уёбища! Сила! Стать! К примеру сказать, жил у меня злопипундрий двурогий со семью мудами. Ебуч был — страсть! Как спущу его с цепи, — он показал лапой на сарай, — так, значицца, все нижние ятла у матушки нашей зараз огуляет! И пупицы от него рождались ядрёные, крупные, а умищща, умищща-то в них было — за сто двадцать переваливал!

Арлекин поморщился — старикан явно завирался. Пупицы были обычно умнее безмозглых самцов-злопипундриев, но выше ста их IIQ не поднимался в принципе.

— А споверху, — продолжал хомяк, — матушку бэтмены пользовали, да какие бэтмены! Сейчас таких почитай что и нету! В раньшие-то времена бэтмены были — во! Орлы! — он развёл лапы во всю ширь. — А сейчас — тьфу, измельчала порода… — он сплюнул на землю, всем своим видом являя сокрушение о старых днях.

— Сколько ждём потомства? — перебила поняша. Байку про семимудового злопипундрия она слышала явно не по первому разу.

— Ить, барыня, так сразу и не скажешь, — старик снова поклонился, хотя уже не в пояс, а так, символически. — Говорю ж, трудненько ей родить. Коли живых боле дюжины наберётся — уже почитай что и ладно. Потом её надоть месяцок-другой порожней постоять, пущай отдохнут утробушки-то.

Юличка повела ушами, потом глянула себе под ноги, что-то заметила, нагнулась и принялась увлечённо обнюхивать какие-то мелкие цветочки.

— И ещё, эта… витаминчиков бы, — продолжал нудить старик. — А то вянет снутре матушка, ссыхается у неё, значить, нутренность. Без витаминчиков нам беда.

— Будет хороший помёт, будут и витамины, — бросила поняша, пощипывая цветочки краешками губ. Старик, однако, не умолк.

— И ещё скажите, барыня, — занудил он, — золотарикам-то кавайским, чтобы они нам когда корма привозят, с разбором чтоб привозили. А то бывает что и с костями, и с дрянью всякой. Матушка-то не в тех кондициях, чтобы этакое жомкать. Вот застрянет у ёйном нутре кость какая, и шо ты буишь делать?

Поняша оторвалась от своего занятия, подняла голову посмотрела на хомяка так, что тот съёжился и затих.

Арлекин непочтительно дёрнул раввина за отворот лапсердака.

— Шеф, — сказал он, когда Карабас оглянулся, — она вроде как бы… собирается.

Калуша и в самом деле вела себя странно — в одном месте у неё что-то вздувалось и сокращалось, как будто под кожей что-то дышало.

Хомяк посмотрел в ту же сторону и в задумчивости почесал когтем заушное место.

— Енто она не родит ишо, — выдал он заключение. — Енто чё-та с ней не того… Пойду, гляну.

— Мы тоже сходим, — сообщил Карабас. Поняша промолчала — она увлечённо паслась, роясь носом в траве, что-то выбирая и с удовольствием жуя. Видимо, она случайно набрела на какой-то поньский деликатес.

Вблизи калуша показалась совсем уж непомерно-огромной. От её мясистого тулова исходил жар — сильный и ровный, как от хорошо протопленной печки. Запах от неё шёл тоже печной, горелый, но с острой нотой мочевины и чего-то ещё — душного, забивающего нос. Арлекину почему-то подумалось, что так, наверное, мог бы пахнуть конский выпот, стекающий на раскалённую сковороду.

Было знаметно, что калуша действительно немолода: шкура её была задубевшей, побуревшей от возраста, складчатой, вся в каких-то пятнах, буграх и пупырьях. По большей части она свисала с мяса шматьями складок, но в паре мест оказалась натянута туго, как барабан, и под нею что-то шевелилось. Видимо, калушачьи матки и впрямь были готовы разродиться. Об этом свидетельствовали и набрякшие, выпроставшиеся из кожных складок молочные железы.

Однако странное вздутие оказалось связано не с близкими родами. В самой серёдке огромного яйца, высоко над головами пришлецов, из кормовой впуклости свисала синюшная сися. На сосце — взбухшем, раскровавленном, — сидел огромный овод-паут и жалил. Чуть выше в багряной складке судорожно выпячивалось и разевалось срамное ятло, пытась ухватить насекомое оскаленными половыми губами. Овод не давался и продолжал мучить сосок. От жгучих укусов калуша подёргивалась, почву под ногами ощутимо подтрясывало.