Пустошь. Дом страха

– Она будет в восторге! – воскликнул тот, включая передачу. – Огромное вам спасибо!

Пожав его холодную, тонкую руку, я вернулся на тротуар.

После того как «Хонда» уехала, я прошел через неухоженный двор к дому матери. Налетевший порыв ветра пощекотал мне спину. Утреннее небо было затянуто похожими на матрасы пухлыми тучами, которые в ближайшие месяцы, возможно, принесут снег. Посреди лужайки серебристый клен поднимал к пепельно-серому октябрьскому небу яркий багрянец своей листвы.

По мере того как я приближался к дому, мне все отчетливее открывалось, в каком он запущенном состоянии. Водосточные желоба, уже начинающие отходить от крыши, были переполнены опавшими листьями, а выцветшая краска на стенах шелушилась. Двор превратился в джунгли, и я подумал, что мать наверняка уволила садовника, которого я ей нанял. В последнее время она все упрямее отказывалась принимать какую-либо финансовую помощь. После успеха «Убийцы и его оружия», права на которого приобрели в Голливуде, я предложил матери купить новый дом, но она отказалась. Она не позволяла мне оплачивать ее счета, запретила купить ей новую машину или хотя бы отправить ее в морское путешествие. Я не мог сказать, было ли тут дело в ее гордости или же она просто не представляла себе, сколько я зарабатываю, но это выводило меня из себя. Мать настаивала на том, чтобы продоложать кое-как сводить концы с концами за счет ее учительской пенсии, социальных выплат и скудных крох отцовской страховки, уже практически полностью истраченной.

Поднявшись на крыльцо, я позвонил в дверь. В треснутое окно доносился голос Боба Баркера, ведущего телевизионное шоу «Точная цена». Я услышал, как мать пододвигает к двери табурет, чтобы дотянуться до глазка.

– Это я, мама, – сказал я через дверь.

– Эндрю, это ты?

– Да, мама.

Заскрежетали три запора, и дверь открылась.

– Милый мой! – Лицо матери просветлело – туча открыла солнце. – Заходи, – с улыбкой произнесла она. – Обними свою мамочку!

Я прошел в дом, и мы обнялись. В свои шестьдесят пять мать, казалось, с каждым моим приездом становилась все меньше ростом. Волосы ее начали седеть, но она по-прежнему носила их длинными, забирая в хвостик. Зеленое платье в цветочек, которое теперь стало ей велико, висело на ее высушенном теле, словно старые обои.

– Ты хорошо выглядишь, – заметила мать, изучая мою талию. – Вижу, ты избавился от «запасного колеса».

Улыбнувшись, она ткнула меня кулаком в живот. Ей не давал покоя жуткий страх, что я внезапно растолстею до шестисот фунтов и не смогу выходить из дома. Если я хоть немного набирал вес, находиться в обществе матери становилось невозможно.

– Я тебе всегда говорила, что от этих «попкиных ушек» можно избавиться без особого труда. Честное слово, ничего привлекательного в них нет. Вот что происходит, когда просиживаешь весь день дома, работая над книгой.

– Мама, у сада запущенный вид, – сказал я, проходя в гостиную и усаживаясь на диван.

Подойдя к телевизору, мать полностью убрала громкость.

– Садовник больше не приходит?

– Я его выгнала, – сказала мать, подбоченившись и закрывая собой экран. – Он брал слишком много.

– Не ты ведь ему платила.

– Мне не нужна твоя помощь, – решительно заявила мать. – И я не собираюсь спорить с тобой по этому поводу. Я выписала тебе чек на все деньги, которые ты мне дал. Перед отъездом напомни отдать его тебе.

– Я его не возьму.

– Тогда эти деньги просто пропадут.

– Мама, но сад действительно выглядит ужасно. Его нужно…

– Трава все равно скоро пожухнет и засохнет. Нет смысла заниматься ею сейчас.

Вздохнув, я откинулся на запыленную, промятую спинку дивана. Мать скрылась на кухне. В доме пахло плесенью, старым деревом и потемневшим серебром. Над кирпичным камином висела семейная фотография, сделанная в то лето, когда мы с Орсоном окончили среднюю школу. Фотографии было шестнадцать лет, и это чувствовалось. Фон выцвел, наши лица, потеряв естественный цвет, стали розовыми.

Я отчетливо помнил этот день. Мы с Орсоном поспорили из-за того, кто наденет коричневый отцовский костюм. Мы оба были одержимы им, мать бросила монетку, и выиграл я. Взбешенный Орсон наотрез отказался фотографироваться, поэтому мы с мамой отправились в фотостудию вдвоем. Я был в коричневом отцовском костюме, а мать – в бордовом платье, которое теперь на этой фотографии стало черным. Странно было смотреть на себя и на мать, стоящих вдвоем на безликом блеклом фоне. Половина семьи. Прошло шестнадцать лет, и ничего не изменилось.

Мать вернулась с кухни в гостиную со стаканом сладкого чая.

– Вот, дорогой, угощайся, – сказала она, протягивая мне холодный вспотевший стакан.

Я отпил глоток, наслаждаясь умением матери готовить лучший чай из всех, которые я когда-либо пробовал. Он обладал именно тем вкусом – не горький, не жидкий, цвета прозрачного красного дерева. Мать села в кресло-качалку и укрыла свои тощие ноги пледом. Ее толстые вены, похожие на дождевых червей, были спрятаны под колготками телесного цвета.

– Почему ты четыре месяца не навещал меня? – спросила мать.