Пустошь. Дом страха

С правой стороны галереи были три открытые двери, ведущие в погруженные в темноту комнаты, слева проходили дубовые перила. Мое сердце стучало словно кузнечный молот. Надо добраться до лестницы. Я пробежал по галерее под звуки «И что теперь?», заглушившие мои шаги. Присев на корточки наверху лестницы, чувствуя, как леденящий пот жжет мои глаза, всмотрелся сквозь балюстраду в просторную гостиную: диван, рояль, бар, камин, – неясные косые силуэты в тенях внизу. К тому же оставались такие места, куда я не мог заглянуть: кухня, прихожая, мой кабинет. Незваный посетитель мог быть где угодно. Пытаясь совладать с приливами истерической дрожи, такой сильной, что я убрал указательный палец со спускового крючка «Глока», я рассуждал: он делает это ради страха, который испытывает другой человек. Вот что доставляет ему наслаждение.

На смену ужасу пришла ярость. Выпрямившись во весь рост, я сбежал вниз по лестнице и ворвался в гостиную.

– Орсон! – крикнул я, перекрывая музыку. – Разве я боюсь? ВЫХОДИ!

Подойдя к стереокомплексу, я его выключил. Оглушающая тишина поглотила меня, поэтому я включил лампу рядом с комплексом, и ее теплый, мягкий свет успокоил мое сердце. Я вслушивался, всматривался, но ничего не видел и ничего не слышал. Сделав пять глубоких вдохов и выдохов, я прислонился к стене, чтобы обуять возрождающийся страх. Пройти через кухню на веранду. Уйти отсюда. Быть может, Орсон просто издевается надо мной. Быть может, его здесь уже нет.

Направившись к задней двери, я наткнулся на что-то в алькове между кухней и гостиной. Путь мне преградил стеклянный кофейный столик, на котором лежала неподписанная видеокассета. Взяв ее, я оглянулся через плечо на коридор наверху и на прихожую. По-прежнему никакого движения. Я хотел обыскать свой кабинет и три гостевые комнаты наверху, но мне не хватало хладнокровия для того, чтобы расхаживать по собственному дому, сознавая, что где-то в укромном закутке прячется Орсон, ждущий, когда я опрометчиво подойду близко.

Вернувшись к стереокомплексу, я вставил видеокассету в магнитофон, включил телевизор и сел на диван так, чтобы видеть экран и в то же время держать в поле зрения почти всю гостиную.

Экран синий, затем черный. В нижнем правом углу появились время и дата: 30–10–96, 11.08. То есть сегодня. Нет, теперь уже вчера.

Я услышал голос, потом два голоса, таких тихих и неясных, что мне пришлось прибавить звук.

«Подписать ее?»… «А вы подпишете?»… «С удовольствием»… «У вас есть ручка?»… «Проклятье, я… хотя подождите»… «Вы хотите, чтобы я просто поставил свой автограф?»… «А вы не могли бы… сделать надпись моей подруге?»… «Разумеется»… «Как ее зовут?»… «Дженна»… «Д-Ж-Е-Н-Н-А?»… «Ага»… «Она будет в восторге! Огромное вам спасибо!»

Экран по-прежнему остается темным, телевизор вибрирует шумом автомобильного двигателя, и наконец появляется первый кадр, снятый через заднее стекло едущей машины: на удалении нескольких сотен футов я, поднимающийся на крыльцо дома матери. Экран гаснет, звук умолкает.

По-прежнему 30–10–96, только время теперь 11.55. Медленно появляется изображение, камера снимает панораму погруженной в полумрак комнаты. О господи! Бетонные стены и пол. Местонахождение этого маленького помещения без окон выдают предметы: два красных велосипеда, старый батут, искусственная белая елка, горы картонных коробок и несколько полок с грампластинками – это погреб в доме матери.

Камера задерживается на четырнадцати ступенях, ведущих наверх, после чего изображение начинает тошнотворно дергаться в такт шагам Орсона, поднимающегося по лестнице. Со скрипом открывается дверь в коридор, камера показывает крупным планом мое лицо: я молча сижу на диване в гостиной и смотрю телевизор с выключенным звуком. «Такой прилежный сын, навещает свою мать», – шепчет Орсон. После чего закрывает дверь и на цыпочках спускается по лестнице.

Поставив видеокамеру на стопку отцовских грампластинок, он садится перед ней на корточки – теперь лестница у него за спиной, – и изображение гаснет.

Новая картинка показывает ту же сцену в погребе: 30–10–96, 19.25. Орсон склоняется к объективу и шепчет: «Энди, ты только что ушел». Он улыбается. На нем рабочий комбинезон, хотя при тусклом освещении цвет я различить не могу. «Энди, я не хочу тебя напрасно беспокоить, – продолжает шепотом Орсон. – Эта слежка за тобой – явление временное. На самом деле сейчас, когда ты смотришь вот это у себя в гостиной около двух часов ночи, я уже за многие сотни миль от тебя, направляюсь в столицу нашей великой страны. А когда закончу там свои дела, на долгое время смешаюсь с безликими массами».

Орсон дважды чихает.