Пустой амулет

Пока он смотрел из ниши в комнату, на тело, в дверь заколотили. С первым ударом мальчик вскочил на ноги, точно ослабили пружину, и Аллал с отчаяньем увидел совершенный ужас у него на лице, глаза, в которых не было разума. Мальчик стоял, ловя ртом воздух, стиснув кулаки. Дверь распахнулась, и несколько человек заглянули внутрь. Взревев, мальчик нагнул голову и ринулся в проем. Кто-то попытался схватить его, но потерял равновесие и упал. Миг спустя все повернулись и бросились через пальмовую рощу вслед за обнаженной фигуркой.

Даже когда время от времени его теряли из виду, до людей доносились его крики, а потом он показывался между стволов снова — он по-прежнему бежал. Наконец, споткнулся и упал лицом вниз. Тогда-то его и схватили, связали, прикрыли его наготу и унесли, а несколько дней спустя отправили в Беррешид, в больницу.

В тот день те же люди пришли к домику провести обыск, который намеревались сделать раньше. Аллал лежал в нише, дремал. Когда он проснулся, люди уже вошли внутрь. Он повернулся и пополз к щели.

Там его поджидал человек с дубинкой в руке.

Ярость в его сердце была всегда; теперь же она вырвалась наружу. Так, словно тело его стало хлыстом, он метнулся в комнату. Самые ближние к нему люди стояли на четвереньках, и Аллал познал радость, вонзая ядовитые клыки в тела двоих, пока третий не отсек ему голову топором.

1976

Вы забыли в автобусе свои лотосовые стручки

Вскоре я научился не приближаться к окнам и не отдергивать двойные шторы, чтобы взглянуть вниз на реку. Обзор был широкий, а вид живописный: заводы и склады на дальнем берегу Чао-Фрайя да вереницы барж, буксируемых вверх-вниз по грязной воде. Новое крыло отеля напоминало вертикальную плиту, номер находился высоко, и ни одно дерево не заслоняло его от ядовитого натиска послеполуденного солнца. К концу дня жара не спадала, а, наоборот, усиливалась: тогда река обращалась в солнечный свет. В красноватых сумерках все там становилось мелодраматичным и запретным, но снаружи через окна по-прежнему проникал духовочный зной.

Брукс, преподававший в университете Чулалонг-корн, как фулбрайтовский стипендиат должен был регулярно посещать занятия по тайскому языку; в дополнение к этому он старался проводить большую часть свободного времени с тайцами. Однажды он привел трех молодых людей в ярких желтовато-оранжевых одеяниях буддийских монахов. Они молча вошли гуськом в гостиничный номер и выстроились в ряд: знакомясь, каждый соединял ладони и касался груди большими пальцами.

Когда мы разговорились, старший — Ямьёнг, которому было под тридцать, пояснил, что сам он уже посвящен в монахи, а двое других — лишь послушники. Тогда Брукс спросил Прасерта и Вичая, скоро ли их посвятят, но вместо них ответил монах.

— Не думаю, что они могут на это рассчитывать, — спокойно сказал он и уставился в пол, словно это была болезненная тема, уже набившая всем оскомину. Взглянув на меня, он продолжал: — У вас прекрасный номер. Мы не привыкли к подобной роскоши. — Голос у него был глухой, и монах пытался скрыть осуждение. Все трое кратко посовещались вполголоса. — Мои друзья говорят, что никогда не видели столь роскошного номера, — сообщил он, пристально наблюдая за моей реакцией сквозь очки в стальной оправе. Я сделал вид, что не расслышал.

Они поставили свои коричневые бумажные зонтики и сумочки, раздувшиеся от книг и фруктов, а затем разместились на кушетке среди подушек. Некоторое время они деловито поправляли складки своих одеяний на плечах и ногах.

— Они сами шьют себе одежду, — заметил Брукс. — Как и все монахи.

Я заговорил о Цейлоне: тамошние монахи покупают уже раскроенные одежды, полностью готовые к пошиву. Ямьёнг признательно улыбнулся и сказал:

— У нас здесь такой же порядок.

В одной стороне комнаты гудел кондиционер, а с другой через окна доносился рев моторных лодок. Я взглянул на троих гостей, сидевших передо мной. Они были очень спокойны и выдержанны, но, похоже, не отличались крепким здоровьем. Я заметил выступающие под кожей скулы. Возможно, болезненная бледность отчасти объяснялась тем, что брови и волосы выбриты?

Ямьёнг сказал:

— Мы рады возможности говорить по-английски и поэтому любим заводить иностранных друзей — англичан или американцев, не важно. Мы все понимаем.

Прасерт и Вичай кивнули.

Время шло, а мы все сидели, расширяя, но не меняя тему разговора. Изредка я оглядывал комнату.

До того как они вошли, это был обычный гостиничный номер, где необходимо задергивать шторы. Присутствие же монахов и их замечания придали ему какую-то смутную тревожность: очевидно, по их мнению, я совершил большую ошибку, остановившись здесь.

— Посмотрите на его татуировку, — сказал Брукс. — Покажите ему.

Ямьёнг чуть оттянул одежду с плеча, и я увидел два сине-фиолетовых ряда мелких тайских букв.

— Это полезно для здоровья, — сказал он, взглянув на меня. Его улыбка показалась странной, но выражение лица вовсе не подкрепляло его слов.

— Разве буддисты не осуждают татуировки? — спросил я.