Пустое море

Чем она привлекла этого парня, Марина не знала, ей доставляла боль любая мысль о том вечере. Но она даже не догадывалась, что при свете фонаря, его поразили грустный взгляд девушки. Серые глаза казались темными и огромными, как бескрайнее ночное море, в котором Антон рад был утонуть навечно. Глаза − зеркало души и влюбленный юноша не сомневался, что душа у Марины такая же необъятна и таинственна. Даже когда девушка улыбалась, эти глаза, словно жили своей отдельной, печальной жизнью. Помимо своей нежности и наивности, Марина казалась ему сказочным персонажем, который спустился на землю в поисках своей сокровенной мечты, но растерялся и погрустнел, от такого сумасшедшего и жестокого мира. Когда Марина опускала свои ресницы и тень от глаз становилась длиннее, она начинала удивительным образом, напоминать ему Пьеро из сказки, такого же нерешительного, загадочного, безумно влюбленного, оттого и сильно разочарованного и печального.

Антон тогда, думал о ней весь день, глубина ее темно-серых глаз преследовала его, не давая ни на чем сосредоточиться, поэтому, вечером, он не удивился, когда его ноги сами привели к ее дому. Он долго стоял перед подъездом прежде, чем решился зайти, но, когда он увидел Марину снова, он понял, что никакие силы на свете, не смогут его оторвать от нее. В ней он увидел все свои юношеские мечты, все свои ночные грезы, очертание милого ангела и при этом, настырность маленького бесенка, которые удивительным образом воплотились в одном единственном взгляде.

Поначалу, Марину забавляла такая преданность неожиданного поклонника, но потом, эта же преданность, начала разъедать ей существование, она даже по телефону просила Антона больше не приходить, он, начинал звонить ежедневно по телефону, она попросила его не звонить, он начинал снова приходить к ней.

Марина, в своей комнате уже успокоилась, но изредка всхлипывала, как дверь отворилась и заглянула Людмила Сергеевна. Марина напряглась и замолчала, не поворачивая голову в сторону матери. Женщина села рядом на кровать и погладила своей рукой голову дочери. Она молчала, просто гладила, не смея повернуть дочь к себе и обнять ее. Ласково и молчаливо, любяще и понимающе, никаких слов, никаких насильственных жестов. Тут Марина не выдержала, повернулась к ней и с всхлипами припала к ее плечу, Людмила Сергеевна обняла дочь одной рукой, второй все продолжала гладить ее по голове, не спрашивая ее ни о чем, прекрасно понимая, девочки в таком юном возрасте плачут только от неразделенной любви. И слова здесь не помогут, как не помогут утешения. Только слезы, только они могут избавить от груза, который уже невозможно нести на своих плечах. Чем горше плачет девочка, тем больше опыта копится в ее душе, где слезы, послужат анализом, формированием для будущей платформы женской сущности. Всё своим чередом, все ошибки, подножки, все ступени должны быть пройдены и не имеет смысла перескакивать через них, есть вероятность, что ты так или иначе вернешься к той же пропущенной ступеньке, и в последствии понесешь больше ошибок и получишь больше разочарований.

Они так и сидели, обнявшись, не заметив, что солнце уже исчезло с горизонта и в комнату повеяло долгожданной легкой прохладой. Людмила Сергеевна чуть отстранилась от Марины, чтобы посмотреть ей в глаза, потом поцеловала каждый мокрый глаз и снова обняла дочь. Дочь уже не всхлипывала и только изредка горестно и надрывно вздыхала.

− Ты так сильно любишь его? − осторожно спросила мать.

Марина кивнула. Людмила Сергеевна, от этого молчаливого утвердительного ответа, только крепче сжала дочь.

− Девочка моя, − она взглянула в Маринины глаза и убрала слипшиеся волосы с ее высокого лба. − Когда мы любим, мы одариваем человека счастьем, не ведая сами того. И человеку, несомненно, от любви всегда приятно и тепло, он чувствует что-то такое, что до этого просто не знал и не испытывал. И если он отмахивается от этого, значит ему не нужно это. А значит он не достоин этой любви.

Марина слушала и не шевелилась, казалось, в эту минуту она раскрывает новые возможности в своем сознании, до этого не никак не тревожившие ее детское сердце.

− Слава, человек разносторонний, он очень добрый и мягкий, − Людмила Сергеевна говорила о своем сложившимся мнении о белобрысом мальчугане, нисколько не кривя душой. − Но думаю, − тут она запнулась, пытаясь подыскать правильное слово, которое не навесит ярлык или не станет еще больше ранить любовь дочери. − Он… Он слишком увлекающийся. Новыми людьми, новыми идеями, новыми знакомствами. И, возможно, что-то старое ему нужно будет отпустить, чтобы в эту пустую нишу пришло что-то новое. Нужно или меняться самой, чтобы его интерес никогда не пропадал, или иметь терпение, осознавая, что точка конца где-то есть и она приближается.