Пустая

Наблюдая за тем, как на ее щеках под взмахами кисти распускаются диковинные цветы, я думала, стоит ли наконец рассказать ей о происшествии в Летучей Гавани. В конце концов решила, что не стоит. Если Прют правда считала, что все, с чем я сталкиваюсь на улицах, это излишнее «внимание», пусть так и будет.

– Что такое праздник Огней? – спросила я, чтобы отвлечься.

– Ночь Огней, – поправила Прют, подкрашивая губы ярко-алой краской. – Старая городская традиция. Храмы сделали ее повсеместной, насколько я знаю. – О храмах Прют говорила без малейшего почтения. – В общем, в одном из дополнений к Крылатой книге есть история. Один юноша, как это водится, был великим грешником. Красил лицо, наряжался, гулял напропалую вместо того, чтобы заниматься науками, трудами или семейными делами, а потом, само собой, раскаялся. Понял, что тратил жизнь понапрасну и совсем не думал о благе людском и Отпустившем.

Прют принялась свирепо драть волосы щеткой.

– И вот он решил как-то компенсировать свое недостойное поведение, но особыми умениями не обладал. Он же не учился, не работал, только веселился – ему нечем было послужить Отпустившему. Ну и он поселился отшельником на горе в парке Сердца и каждую ночь раскрашивал лицо, наряжался и запускал в небо разноцветные огни.

– Погоди-ка. – Я почувствовала, что теряю нить повествования. – Он раскаялся в том, что развлекался, и, чтобы искупить вину, продолжил развлекаться?

– Получается, что так. – Прют заколола прядь волос, открывая лоб. – Во всех этих историях Гневный не разберется. Вроде как теперь он делал это во имя Отпустившего, а не для собственного удовольствия. Дарил красоту небу и людям – всем, кто пожелает смотреть. Ведь гору в парке Сердца видно из любой точки города. Кончилось все тем, что Отпустивший забрал его на небо и сделал звездой.

– И какова мораль этой истории?

Прют с громким щелчком захлопнула коробочку с красками.

– Первое: славить Отпустившего можно всяким делом, главное – делать его искренне и от души. Второе: красота и радость угодны богу, иначе он бы не так сильно старался, создавая этот мир. Ну и третье: любой бесполезный балбес может исправиться и начать приносить пользу. Ночь Огней призвана напомнить об этих несомненно важных уроках.

На улице было прохладно, но взбудораженные студенты с раскрашенными лицами явно этого не замечали.

Ночь расцветили сотни огней. Толпы хохочущих людей с фонариками в руках плыли сквозь черную ночную воду. Белые лица девушек были как цветы кувшинок на воде.

– Тут скука, – сказала Прют небрежно, хотя студенческий городок был полон криков, смеха, шума и музыки. – Идем в Портовый Котел.

Наверное, она немного рисовалась передо мной. А может, и вправду хотела окунуться в самую гущу веселья именно потому, что обычно не участвовала в сборищах.

На меня никто не обращал внимания. В воздухе так пахло вином и пивом, что, кажется, опьянеть можно было от одного вдоха. Толпа становилась тем плотнее, чем ближе мы подходили к Портовому Котлу, – словно сюда и вправду стремился и стягивался, как огромная гусеница с множеством лап, весь город.

Прют была права. На что в университетском городке веселились шумно, но здесь неистовством было все: каждый взгляд, каждый жест.

Очень быстро у нас в руках оказались стаканы и бумажные кульки с чем-то зажаренным до такой степени, что невозможно было понять, что это вообще такое. Воздух был густым от запаха специй и моря, и, как будто участвуя в ночи Огней, волны шумели особенно грозно и разбивались о камень набережной с такой свирепостью, что все, кто отваживался подойти близко, промокали с головы до пят.

Некоторое время нас носило подводными течениями толпы от одной группки к другой, и мы с Прют чудом не теряли друг друга.

Мафальда была бы недовольна. Эта мысль пришла мне на ум внезапно, я расхохоталась, и Прют засмеялась в ответ, а вслед за ней – еще десяток человек из разных мест толпы, словно вокруг были друзья и у всех действительно имелся общий повод для смеха.

В какой-то момент, чтобы нас не унесло в разные стороны, Прют ухватила меня за руку, и это было так естественно и просто – не замереть, не испугаться, даже слегка согнуть пальцы – и вот мы уже держимся за руки, как настоящие подруги.

– Давай туда! – сказала она, показывая в какой-то из переулков, который для меня ничем не отличался от других. Кто-то впереди играл на скрипке – ломано, плохо, потому что музыканта то и дело толкали из стороны в сторону. Над нами, колыхаясь на ветру, пели, звеня, тонкие морские раковины, нанизанные на кольца. Под раковинами пестрели вывески – «Морской Лев», «Три звезды», «Чаша правителя». Везде было битком – люди придвигали к столикам бочки, облепляли барные стойки, стояли у стен с бокалами в руках.

Дверь, в которую мы вошли, ничем не выделялась, но, видимо, оказаться здесь мне было суждено. На бронзовой вывеске сбоку я разглядела только слово «конь» и рисунок, напоминавший темно-красную кляксу ржавчины.