К.: Я встречался с ним, но не говорил с ним. Мы избегали разговаривать. Но он мне нравится. Он был лающим псом. И я согласен, Бог, знающий самого Себя, становится псом, а всё, что пёс делает, это лает. Я полностью с этим согласен. Всё, что теперь исходит из этого Бога–пса, — это лай. По своей Природе Бог никогда ничего не говорит. Он даже не знает Бога. Но в любой момент, когда Бог знает Бога, Он становится псом. Вроде Бога–пса. И тогда Он становится догматичным[26]. Из этого происходит дог–ма. А потом приходит всё остальное. Большая догма, создающая весь бла–бла–лай. Что ещё может делать пёс? Его даже нельзя винить. Он говорит. У него диалог. У лого диалог с лого. Диалог. Всегда старающийся стать таким острым, что он даже может ранить сам себя. Он никогда не ранит сам себя. Потому что для этого нужны двое. Даже у интеллекта нет второго интеллекта. И нет второго сознания. Поэтому Оно никогда не может ранить само Себя. Никогда не может знать само Себя. Поэтому даже как абсолютный Интеллект Ты никак не можешь знать самого Себя. Так что если даже абсолютный Интеллект не может знать сам Себя, то кто ещё может знать самого Себя?
С.:
К.: Да. Абсолютному даже не нужно быть абсолютным, чтобы быть Абсолютным. А то, чему нужно быть абсолютным, чтобы быть абсолютным, не абсолютно. Фантастика. Поэтому даже чистейшая, абсолютная чистота недостаточно чиста. Что за фантастическая Природа Того, что ты есть, которой даже не нужно быть Природой! Не нужно быть естественной. Никогда не нужно никакое естественное состояние. Это — Природа. Никогда не знает никакого естественного состояния. А любая идея очищения — это самое грязное, что у тебя может быть. Что грязнее, чем очищение? Мгновенная грязнота. Ты мгновенно становишься грязным, когда пытаешься очищаться. Это делает Тебя грязным ублюдком. Мне нравится дерьмо, дерьмо, дерьмо. Чит невозможно знать. Знание никогда невозможно знать. Но всё, что можно сказать, наслаждайся дерьмом. Дерьмо случается. И случается только дерьмо. Я — фермер, поэтому мне нравится такой способ говорить. Если бы я был профессором чего–нибудь, то я бы, возможно, использовал другие слова. Но мне нравится эта простота. Я бы всегда задавался вопросом, как вообще мог этот маленький деревенский мальчик, этот пастух, доивший коров, прийти к тому, чтобы, сидя в Бомбее или где–то ещё, говорить обо всех этих абстрактных вещах? Невероятно! Но всё происходит именно так, как оно происходит. Это невозможно предсказать. Невозможно поместить кого–то в правильную школу и научить. Я люблю беспомощность как ничто другое. Ни в чём нет никакого конфликта. Где конфликт? С чем? Как можно быть в конфликте с чем–либо? Чтобы быть в конфликте, нужно усилие. Я для этого слишком ленив. Я даже слишком ленив, чтобы быть ленивым. Вот моя проблема. Иначе я не мог бы здесь сидеть. Поскольку стараться быть ленивым — это слишком много усилий. Я позволяю словам течь, как бы будучи течением, а слова выходят или нет. Это беспечность говорения. Я не знаю. Не говорить было бы слишком большим усилием.
Бомбей 14.02.2010
С.:
К.: Да, нет никакого «я», которое могло бы быть сознательным. Чтобы быть Тем, кто ты есть, не нужно никакого «я». Вообще нет никакой необходимости в сознании. Начало всех бед — это «Я».
С.:
К.: Начало всех бед «Я». С бытия «я»–сознающим начинаются беды. Начинается ложное. Вот почему для меня нет Сат–Чит–Ананды. Поскольку это интерпретируют так, будто Самость должна знать саму Себя и быть счастливой от знания Себя. По мне, это никогда не происходило. Это уже неподходящий указатель. В любом случае это слишком много. Для меня это скорее только Сат. Это То. Или Чит. Или Ананда. Но не три вместе, тогда ты воображаешь, что ты должен сознавать, или осознавать, что ты есть, чтобы быть счастливым. Тогда это страдание, и я называю это какое–дерьмо–ананда[27]. Тогда это становится вроде условия, что ты можешь быть счастлив, только когда ты знаешь Себя. Ты То, что ты есть, несмотря ни на что.
С.: