Пушкинский дом

Совершив эту «экскурсию», эту легкую пародию на лагерь, я читал впоследствии книги о лагерях не только с чувством узнавания, но и с прямым узнаванием.

Слесарь Пушкин.

Многие отмечали парадоксальные генетические рифмы в русских фамилиях. Например, прокурор Казнин, чемпион мира по сабле Кровопусков, балерина Семеняка, борец Медведь и т. п. Инструктора комсомола по идеологии, с которыми я столкнулся в молодости, Чурбанов, Тупикин и Плешкина, сидели чуть ли не в одной комнате, и пусть они были по-своему неглупые люди… Или вот, открываю газету «Ленинградская правда» – информация о заседании обкома: присутствовали секретари обкома Посибеев, Бобовиков, Неопиханов, секретари райкомов Комендантов, Чернухин, Бугаенко.

Не могу удержаться, чтобы не привести здесь один документ, списанный мною со стенки солидного учреждения (ИМЛИ – род Пушкинского Дома), как стихотворение:

ПРИКАЗ

Утвердить новый состав пожарной комиссии:

Зайцев

Немец

Пожидаев

Погорелов

Белина

Пилищук

Гресс

Гридчина-Рудь

Гончарок

Резникова

Затирка

Все это не преувеличение, а подлинник.

…явления, лишь сейчас единичные, но которым суждено будущее (Рахметов).

Николай Рахметов, один из героев романа Н.Г. Чернышевского «Что делать?», – революционер, «человек будущего». Когда его проходили в школе, наибольшее впечатление в романе производил на ребят именно он. Во-первых, потому, что воспитал в себе ту самую «силу воли», которую все хотели иметь, во-вторых, потому, что мечтательное воображение Николая Гавриловича наделило его невероятной физической силой (как и Базаров, выкинул кого-то в пруд, но к тому же гнул пятаки и побарывал быка за рога), в-третьих, спал на гвоздях, на что никто из нас не был способен, даже самый волевой (о факирах и йогах тогда еще мало знали, поскольку йога была «реакционное, буржуазное, религиозное учение»). Именно Рахметов давал повод литературоведам толковать «Что делать?» как первое произведение социалистического реализма по постановке проблемы типического, всегда бывшей краеугольным камнем реализма (критического). Рассуждения о природе типического были точь-в-точь такие, как и в нашем романе.

…автор не уважает аристократию всей сутью своего плебейства… которому не досталось…

Чтобы окончательно отбросить все возможные подозрения в аристократическом происхождении, автор пользуется случаем заявить, что по социальному своему происхождению он мещанин. Происхождение его точь-в-точь как у Мишеля Синягина из одноименной повести Мих. Зощенко: «Он был сыном дворянки и почетного гражданина». Автор поеживаясь, но легко способен себе представить рецензию или фельетон, посвященный этому роману, – «Мишель Синягин наших дней» (варианты – «70-х годов», «пятилетки качества» и т. п.).

…дед тоскует по месту последней ссылки (где-то, кажется, в Хакасии)…

Автор побывал в Хакасии в 1964 году. В краеведческом музее в Абакане он повстречал энтузиаста-археолога, явного бывшего зэка. Крепкий старик достал из часового кармашка галифе маленького черного божка плодородия, подарившего ему в его годы дочь. Этот замечательный старик и послужил толчком для деда другого образца (варианта).

Дежурный.

Не знаю, «из какого сора растут стихи» (Ахматова), но знаю, в какой сор превращается во времени любая злободневность (чему и посвящены эти комментарии). Мой переводчик затруднился с этим словом я затруднился с ответом. On duty – первое, что пришло мне в голову, но это не по-русски. Вахтер – оказалось, по-немецки слишком грубо. Не считать же это предварительным арестом за еще не совершенное мелкое хулиганство… Дежурный водится и в школьном классе, и в воинской части, и в бараке, и в гостинице (дежурная по этажу), и каждый раз это не одно и то же. Суть, быть может, в том, что дежурный не столько наводит порядок, сколько отвечает за него. Он обязан сигнализировать. Вроде он на мостике корабля высматривает айсберг. Ответственность его растет. Как долго нам еще отдуваться за советский смысл русских слов?! Пока не вымрем. А кто тогда живым пояснит? А и не поймут (как мой переводчик).

…тот самый кадр, который надлежит выстричь.

Любопытный эпизод есть в советской экранизации «Отелло» (1956). Уже задушив Дездемону, Бондарчук выходит на берег моря и там, сидя на камне, имеет длинный-длинный план – смотрит в морскую даль и плачет; ему хватает метража сыграть всю ту неопределенно-сильную гамму чувств, положенную большому актеру; слезы прочертили в гриме две дорожки, а в чистом медитаранско-ялтинском небе, куда он смотрит с такой выразительностью, как раз летит самолет, прочерчивая свою белую нить. Удивлению старого мавра нет предела.

…будто ему надо сдавать нормы ГТО…