Пушкинский дом

– Ведь я что? Я ведь не причина, я просто под рукой оказался. Почему ты такой легкий предмет для борьбы-то избрал… Вот что ты ненавидишь, а не меня… – И Митишатьев произвел широкоплавный жест, приглашающий и эти стены, и эти экспонаты, и эту ночь, и этот город в стан Левиных врагов. – Почему ж ты несправедливо караешь? Их боишься, меня – нет?

Лева поморщился:

– Я не разночинец, мне эта логика тупа.

– Молодец! – обрадовался Митишатьев. – Слушай! вот мы плывем, представь себе… – Лева даже улыбнулся от удовольствия: все-таки что-то было в этом Митишатьеве! – Вот мы плывем на корабле, – продолжал Митишатьев. – Ну, и что там… Налетаем на айсберг. Видишь, опять! Опять они! – И Митишатьев посмеялся над собою, приглашая Леву. Лева все-таки улыбнулся. – Ну, и вот айсберг – мы тонем. Только ты поймал бревно, и я поймал бревно, представляешь? Ты погружаешься – я выныриваю, я тону – дышишь ты. По очереди. Друг друга не видим. Не знаем пока, стало быть, что у нас одно бревно. Ну, еще скажем ночь, темно, как сейчас. На, – он протянул Леве маленькую, – твое… Так, стало быть, проходит наше плавание. Корабль, быть может, был большой, суперокеанский; мы, может, и не заметили еще друг друга, не успели, а тут, на бревне, – тоже не видим. Так бы мы и пошли ко дну, устав на этих качелях, – но выбрасывает нас на остров, естественно, необитаемый. Ну, мы лежим, бездыханные, – восходит солнце. Освещает оно нас – ба! да мы же в одной школе учились! Вот так, представляешь. Только вдвоем и спаслись. Так живем – кокосы, пресная вода – это все есть.

– А как же айсберги? – Лева слушал с удовольствием. – Если кокосы?

– Представь себе, айсбергов на этом острове тоже нет. Только вдвоем. Национальное, абсолютно чистое большинство. Ты да я.

– Ну, ты бы со мной затеял то же самое, ты бы уж доказал мне, что я на самом деле еврей, без этого не обошелся. Был бы у нас с тобой, Митишатьев, Суэцкий инцидент.

– Да перестань ты, – отмахнулся Митишатьев. – Я не о том. Я ведь всерьез тебе сказку-то рассказываю. Нас двое, понимаешь, на острове – и день, и другой. Неделю, месяц, год. Никаких кораблей на горизонте. Постепенно понимаем, что мы тут навсегда. Ну, никаких извращений, естественно. Национальная вражда тоже отпадает. Конфликт будет? будет. Ты меня возненавидишь? возненавидишь. За что?? Вот я о чем! Вот что ты возненавидишь в первую очередь: корабль? айсберг? океан? остров? себя? причину путешествия? саму жизнь? судьбу? провидение? Нет! Ты возненавидишь меня! Понял? почему? потому что я рядом!

– Очень убедительно, – согласился Лева, – но убедительно все, что доказывается. Это вопрос времени – убедительность. Только если я тебя и возненавижу, то не за то, что ты рядом.

А за то, что меня предашь.

– Ну кому, кому, сам рассуди, я тебя предам, на необитаемом-то острове?

– Я не уверен, что наш остров необитаем, – мрачно сказал Лева. – Там кто-то ходит. Я видел во сне. Я вспомнил, я догадался – и нас много. Я, в конце концов, не уверен, что остров обитаем, в такой же степени не уверен, как и в том, что мы-то вдвоем есть. Но ты все равно выкрутишься и предашь.

– Какой ты все-таки… верткий князь. Ведь о чем я? Почему ты не ненавидишь то, что нас за одно бревно заставило ухватиться, то, что нас на один остров выкинуло, в один корабль посадило? ты меня за всех ненавидишь? Вот, вот! – Митишатьев вскочил. – Вот эти стены, эту пошлость, этих мертвецов! Которых мы, живые, сосем! Это время, заставляющее нас знать друг о друге все! Потому что мы же знаем все! Мы так страшно много знаем друг о друге, что не то что ненависть – почему не убили друг друга уже десять, пятнадцать, двадцать лет назад – непонятно! Ведь мы же друг на друге живем, в один сортир ходим, один труп русской литературы жрем, и одним комплексным обедом заедаем, и на едином месячном билете в одном автобусе в одну квартиру ездим, и один телевизор смотрим, одну водку пьем, и в одну газету единую селедку заворачиваем! Почему ты все это терпишь, а меня вот, бедненького, не терпишь?

– Я не замечаю этого, я даже не представлял, что это тебя-то так занимает. Своей у тебя жизни, что ли, нет, чтобы так-то вокруг смотреть! Мне своей жизни – во как хватает, – я всего этого не замечаю, на что твоя сила ушла…

– Не-ет! нет у меня своей жизни! – завопил Митишатьев и пнул ногой в шкаф – дощечка в дверце треснула и подломилась. Он лягнул вторично и промазал, пнул воздух. – И ты врешь, что у тебя есть! И у тебя нет! Если бы была – ты бы так не ненавидел меня…

– Да с чего ты взял, что я тебя ненавижу?