Пушкин в Михайловском

А. М. Вындомский скончался 12 февраля 1813 года и был похоронен на Вороническом городище у Егорьевской церкви, где позднее образовалось семейное кладбище владельцев Тригорского.

Историк Семевский называет А. М. Вындомского «главным зиждителем Тригорского», в том смысле, что при нём была распланирована усадьба, насажен парк, вырыты пруды, возведены хозяйственные постройки.

Но усадьба, какой застал её Пушкин, имела несколько иной вид, чем при Вындомском. Старый господский дом уже не существовал. Наследовавшая имение после смерти Вындомского его младшая дочь Прасковья Александровна Вульф с семьёй занимала дом, перестроенный из бывшей фабрики, неказистый, но вместительный. Семья была большая — кроме самой Прасковьи Александровны, незадолго перед тем овдовевшей, пятеро её детей, старшей из которых, Анне, было 17 лет, младшему, Валериану,— 5.

Наполненный детьми, мамками, няньками и прочей челядью, тригорский дом с раннего утра до позднего вечера гудел, словно улей. Здесь было многолюдно, суетливо, но по-семейному тепло и уютно.

От Михайловского до Тригорского считалось немногим более двух вёрст. Дорога огибала озеро Маленец, затем поднималась в гору и полями подводила к самой усадьбе.

Пушкин редкий день не навещал Тригорское, один и с родными.

Обитателям Тригорского он понравился. Его радушно, дружески встречали, и ему было легко, весело в этом многолюдном шумном доме. Он охотно принимал участие в танцах и играх, которые устраивались в «зале» и аллеях большого пейзажного парка.

Перед отъездом в Петербург, 17 августа, Пушкин вписал в альбом Прасковьи Александровны стихи:

Простите, верные дубравы!
Прости, беспечный мир полей,
И легкокрылые забавы
Столь быстро улетевших дней!
Прости, Тригорское, где радость
Меня встречала столько раз!
На то ль узнал я вашу сладость,
Чтоб навсегда покинуть вас?
От вас беру воспоминанье,
А сердце оставляю вам.
Быть может (сладкое мечтанье!),
Я к вашим возвращусь полям,
Приду под липовые своды,
На скат тригорского холма,
Поклонник дружеской свободы,
Веселья, граций и ума.

Это стихотворение, столь характерное для мироощущения 18-летнего поэта,— единственное, написанное в псковской деревне в первый приезд, и не случайно посвящено оно Тригорскому.

Вероятно, Пушкин с родителями побывал и ещё кое у кого из соседей. Надежда Осиповна скучала на одном месте, любила ездить по гостям. Не могли не посетить и Святые Горы, где у алтарной стены древнего Успенского собора покоился прах Осипа Абрамовича Ганнибала.

Юный Александр Пушкин не вглядывался и не вдумывался так, как это будет позже, во всё, что окружало его здесь.

…тогда я был
Весёлым юношей, беспечно, жадно
Я приступал лишь только к жизни…

«Вновь я посетил» (чернов.)

Но многое из окружающего запомнилось и вскоре дало пищу его поэтическому вдохновению. Когда П. В. Анненков писал, что «много оригинальных и живых лиц встретил Пушкин сразу после окончания Лицея», он, надо думать, имел в виду и лиц, встреченных молодым поэтом в псковской деревне.

Первое пребывание Пушкина в Михайловском в 1817 году длилось около полутора месяцев. В 20-х числах августа он был уже в Петербурге.

Год 1819

«Сокроюсь с тайною свободой…»

2 августа 1818 года Василий Львович Пушкин сообщал П. А. Вяземскому: «Брат Сергей Львович живёт в Опочке, на границе Белорусских губерний. Он приехал в свою деревню 27 июля, а 28-го, то есть на другой день, умерла его тёща <…> Александр остался в Петербурге; теперь, узнав о кончине бабушки своей, он, может быть, поедет к отцу»[59]. П. И. Бартенев даже писал, что Мария Алексеевна скончалась «на руках своего внука». Сообщения эти основаны на известной всем привязанности Пушкина к своей бабушке. Однако они ошибочны. Марию Алексеевну хоронили Надежда Осиповна, Сергей Львович и Арина Родионовна. Александр на похоронах не был.

Он приехал в Михайловское только в следующем году — летом 1819 года. 10 июля из Коллегии иностранных дел получил разрешение на отпуск, выправил «пашпорт» и трое суток спустя был уже в деревне.

Ехали, как и в 1817 году, всей семьёй, тем же путём, на Порхов и Новоржев.

Пушкин только что перенёс продолжительную тяжёлую болезнь, едва не стоившую ему жизни. Он вспоминал впоследствии: «Я занемог гнилою горячкою. Лейтон за меня не отвечал. Семья моя была в отчаянии, но через 6 недель я выздоровел».