Пуритане

– Ничего… то есть… да, да, ничего; я должен там встретиться с Клеверхаузом по неотложному делу; итак, Пайк, в седло! Как можно быстрей! О господи! Ну и времена! Бедный мальчик… Сын моего соратника и старого друга! И глупая девчонка заткнула это известие куда-то в постскриптум, как она сама выражается, после всего этого вздора о старых платьях и новых романах!

В несколько минут старый офицер был совершенно готов к отъезду; усевшись на коня столь же величественно, как это сделал бы сам Марк Антоний*, он направился в

Тиллитудлем.

Зная о давней ненависти леди Маргарет ко всем без исключения пресвитерианам, он по дороге благоразумно решил не сообщать ей о том, кто и какого звания арестованный, находящийся в ее замке, но самостоятельно добиваться от Клеверхауза освобождения Мортона.

«Человек исключительной честности и благородства, он не может не пойти навстречу старому роялисту, – размышлял ветеран. – Все говорят, что он хороший солдат, а если так, то он с радостью поможет сыну старого воина. Я

еще не встречал настоящих солдат, которые не были бы простосердечны, не были бы честными и прямыми ребятами, и я полагаю, что было бы в тысячу раз лучше, если бы стоять на страже законов (хотя грустно, конечно, что они находят необходимым издавать такие суровые) доверили людям военным, а не мелочным судейским крючкам или меднолобым сельским дворянам».

Таковы были размышления майора Майлса Беллендена, прерванные подвыпившим Джоном Гьюдьилом, который принял у него повод и помог ему спешиться на грубо вымощенном дворе Тиллитудлема.

– Ну, Джон, – сказал майор, – хороша у тебя, черт подери, дисциплина! Ты, никак, уже с утра успел начитаться женевской стряпни?*

– Я читал литании, – ответил Джон, покачивая головой и смотря на майора с хмельною важностью (он уловил лишь одно слово из всего сказанного майором). – Жизнь коротка, сэр, и мы – полевые цветы, сэр, ик… ик… и лилии дола.

– Цветы и лилии? Нет, приятель, такие чудища, как мы с тобой, едва ли заслуживают другого названия, чем плевел, увядшая крапива или сухой бурьян; но ты считаешь, видимо, что мы все еще нуждаемся в орошении?

– Я старый солдат, сэр, и, благодарение Господу, ик…

ик…

– Ты всего-навсего старый пьянчуга, приятель. Ладно, старина, проводи меня к своей госпоже.

Джон Гьюдьил привел майора в большой, выложенный каменными плитами зал, где леди Маргарет, суетясь и поминутно меняя свои приказания, заканчивала приготовления к приему знаменитого Клеверхауза, которого одни чтили и превозносили до небес, как героя, а другие проклинали, как кровожадного угнетателя.

– Разве я вам не сказала, – говорила леди Маргарет, обращаясь к своей главной помощнице, – разве я вам не сказала, Мизи, что хотела бы соблюсти в точности то убранство стола, которое было в столь памятное мне утро, когда его священнейшее величество вкушал завтрак у нас в

Тиллитудлеме?

– Конечно, ваша милость именно так и приказывали, и я сделала как только могла получше… – начала было Мизи, но леди Маргарет, не дав ей докончить, перебила:

– Почему в таком случае паштет из дичи оказался у вас по левую руку от трона, а графин с кларетом – по правую, когда, как вы хорошо помните, Мизи, его священнейшее величество собственноручно переставил паштет поближе к графину, сказав, что они приятели и разлучать их негоже.

– Я это очень хорошо помню, сударыня, – сказала

Мизи, – а если бы, упаси Боже, запамятовала, то ваша милость вспоминали об этом счастливом утре многое множество раз; но я думала, что все нужно поставить так, как оно было при входе в этот зал его величества, благослови его Господь, – он больше походил бы на ангела, чем на мужчину, когда бы не был таким смуглым с лица.

– А раз так, Мизи, значит, вы плохо думали и додумались до чепухи: ведь как бы его священнейшее величество ни переставлял графины и кубки, это в не меньшей мере, чем королевская воля в более значительных и важных делах, должно быть законом для его подданных и будет всегда таковым для тех, кто имеет отношение к Тиллитудлему.

– Все в порядке, сударыня, – сказала Мизи, делая необходимые перестановки, – ошибку нетрудно исправить; но только если всякой вещи полагается быть такой же, какою ее оставил король, то в паштете, с вашего позволения, была даже очень немалая дырка.

В это мгновение приоткрылась дверь.

– В чем дело, Джон Гьюдьил! – воскликнула старая леди. – Я занята и не стану ни с кем разговаривать. А, это вы, дорогой брат? – продолжала она, несколько удивившись при виде майора. – Ранехонько вы к нам сегодня пожаловали.

– Хоть и ранним гостем, но, надеюсь, все же желанным,

– ответил майор, здороваясь со вдовой своего покойного брата. – Я узнал из записки, присланной Эдит в Чарнвуд по поводу кое-каких ее нарядов и книг, что вы ожидаете нынешним утром Клеверза, и подумал, что такой старый ружейный кремень, как я, не без удовольствия поболтал бы с этим идущим в гору солдатом. Я приказал Пайку седлать

Килсайда, и вот мы оба у вас.

– И до чего кстати, – сказала старая леди. – Я сама хотела просить вас об этом, но посчитала, что уже поздно.