Пуритане

Его дочь приобрела вид и манеры ловкой трактирщицы, сохраняющей в атмосфере любви и войны, которая могла бы, казалось, смущать ее при исполнении многотрудных обязанностей, полнейшую невозмутимость. И Нийл, и его дочь удостоили Мортона ровно такою дозой внимания, на какую мог рассчитывать путник, путешествующий без слуг, в те времена, когда они были главным отличительным признаком знатности и богатства.

Разыгрывая взятую на себя роль в соответствии со своим внешним видом, он побывал в конюшне, чтобы взглянуть, накормлен ли конь; возвратившись в трактир и подсев к столу в общей комнате (ибо потребовать для себя отдельную было бы в те дни неслыханною причудой), он обнаружил, что находится в том самом памятном ему помещении, где несколько лет назад праздновалась его победа на стрелковом соревновании и где его в шутку произвели в капитаны, что повлекло за собой столько тяжелых последствий.

Конечно, он чувствовал, что очень изменился со времени этого пиршества, и все же, оглядевшись вокруг, увидел, что посетители «Приюта» мало чем отличаются от тех, кто заглядывал сюда прежде. Несколько горожан вливали в себя «капельку бренди», несколько драгун сидели вразвалку за своим мутным элем и проклинали тихие времена, не позволявшие им поднести себе лучшее угощение. Их корнет, правда, не играл в триктрак со священником в рясе, но все-таки был тут как тут и прикладывался к своей чарочке aqua mirabilis46 в обществе пресвитерианского пастора в сером плаще.

Картина была иная – и вместе с тем та же, действующие лица были другие, но характер происходящего в целом оставался все тем же.

«Пусть человечество, подобно морскому приливу, прибывает и убывает, – размышлял Мортон, наблюдая окружающую картину, – всегда найдется довольно таких, что заполнят освобожденное случаем место, и в обычных житейских занятиях и удовольствиях люди будут сменять друг друга, как листья на том же дереве, с теми же индивидуальными чертами отличия и тем же всеобщим сходством».

Переждав несколько минут, Мортон, знавший по опыту, каким способом обеспечивается любезность трактирщика, велел подать пинту кларета, и, когда улыбающийся

46 чудодейственной воды ( лат.), то есть водки.

Нийл Блейн предстал перед ним с кувшином пенящегося, только что нацеженного из бочки вина (в то время еще не принято было разливать вино по бутылкам), он пригласил его присесть рядом и отведать его угощения.

Это приглашение было по душе Нийлу Блейну, но оно его не удивило и не смутило: конечно, не каждый посетитель, за неимением лучшего общества, приглашал его разделить компанию, но все же это случалось нередко. Он присел рядом со своим гостем в уединенном уголке у очага, выпил по его настоянию почти все стоявшее перед ним вино и, выполняя одну из своих обязанностей, принялся выкладывать местные новости – о рождениях, смертях, браках, о переходе поместий из одних рук в другие, о разорении старых родов и о возвышении новых. Но политики

– неиссякаемого источника красноречия в наши дни – хозяин «Приюта» явно и старательно избегал и только на прямой вопрос Мортона ответил с видом полного безразличия:

– Гм, да… Тут стоят у нас кое-какие солдаты, иногда больше, иногда меньше. Есть немного немецкой конницы в

Глазго; их командира зовут Виттибоди или что-то вроде того, и это, пожалуй, самый мрачный и страшный старый голландец, каких я когда-либо видел.

– Может быть, Виттенбольд? – сказал Мортон. – Такой молчаливый старик с седой головой и черными, коротко подстриженными усами.

– И все время курит, – ответил Нийл. – Я вижу, ваша честь его знает. Он, может, и неплохой человек, не стану спорить, тем более что он все-таки солдат и голландец, но, будь он хоть десять раз генералом и столько же раз Виттибоди, не понимает он толку в волынке: ведь он прервал меня на самой середине «Торфихенского хоровода*», а это лучшее, что когда-нибудь выдувала волынка.

– Ну, а эти молодцы, – сказал Мортон, взглянув на солдат, находившихся в помещении, – они тоже из его части?

– Нет, это шотландские драгуны, – ответил хозяин, –

это старые жуки, ребята, которые были раньше у Клеверза и, кто его знает, может, перешли бы снова к нему, будь его руки хоть чуточку подлиннее.

– А ведь говорили, что он убит? – спросил Мортон.

– Говорили, – сказал трактирщик, – вы правы, есть такой слух; но, по моему скромному разумению, дьявол помирает не скоро. Хорошо бы, чтобы и здесь не зевали. Если бы он захотел, то спустился бы с гор в один миг, скажем, пока я опрокинул бы в себя этот стакан. А кто ему даст отпор? Эти чертовы негодяи драгуны, свистни он только, тотчас переметнулись бы на его сторону. Конечно, теперь они служат Уилли, как прежде служили Джеймсу, и удивляться, понятно, тут нечему: они дерутся за плату, за что же им еще драться? У них ни кола, ни двора, разве не так?

Хорошая вещь этот переворот, или, как они его называют, революция; народ может теперь говорить, не таясь, в присутствии любого солдата, и не боится, что его за это потащат к ним на гауптвахту или зажмут ему в тиски пальцы, как я зажимаю пробку от бочки.