Пуритане

В ответ на все эти восхваления Эдит только вздохнула; она молчала, но никто лучше нее не чувствовал и не знал, насколько они справедливы. Дженни между тем возобновила атаку:

– В конце концов совершенно правильно говорит леди

Маргарет – нет ни одного вполне порядочного пресвитерианца; все они бесчестные, лживые люди. Кто мог бы подумать, что молодой Милнвуд и Кадди Хедриг заодно с этими мятежными негодяями?

– Зачем ты повторяешь этот нелепый вздор, Дженни? –

раздраженно спросила ее юная госпожа.

– Я знаю, сударыня, что слушать про это вам неприятно, – смело ответила Дженни, – да и мне не очень-то приятно рассказывать. Но то же самое вы можете узнать от кого угодно, потому что весь замок только и толкует об этом.

– О чем же толкует, Дженни? Ты хочешь меня с ума свести, что ли? – сказала нетерпеливо Эдит.

– Да о том, что Генри Милнвуд заодно с мятежниками и что он один из их главарей.

– Это ложь! – вскричала Эдит. – Это низкая клевета! И

ты смеешь повторять этот вздор! Генри Мортон не способен на такую измену своему королю и отечеству, не способен на такую жестокость ко мне… ко всем невинным и беззащитным жертвам – я разумею тех, кто пострадает в гражданской войне; повторяю тебе: он совершенно, никак не способен на это.

– Ах, дорогая моя, милая мисс Эдит, – продолжая упорствовать, ответила Дженни, – нужно знать молодых людей не в пример лучше, чем знаю их я или хотела бы знать, чтобы предсказать наперед, на что они способны и на что не способны. Но там побывал солдат Том и еще один парень. На них были береты и серые пледы, они были с виду совсем как крестьяне и ходили туда для рекогно…

рекогносцировки – так, кажется, назвал это Джон Гьюдьил; они побывали среди мятежников и сообщили, что видели молодого Милнвуда верхом на драгунской лошади, одной из тех, что были захвачены под Лоудон-хиллом, и он был с палашом и пистолетами и запанибрата с самыми что ни есть главными из них; он учил людей и командовал ими; а по пятам за ним в расшитом галунами камзоле сержанта

Босуэла ехал наш Кадди; и на нем была треугольная шляпа с пучком голубых лент – в знак того, что он бьется за старое дело священного ковенанта (Кадди всегда любил голубые ленты), – и рубашка с кружевными манжетами, словно на знатном лорде. Воображаю, каков он в этом наряде!

– Дженни, – сказала ее юная госпожа, – не может быть, чтобы россказни этих людей были правдой; ведь дядя до сих пор ничего об этом не слышал.

– А это потому, – ответила горничная, – что Том Хеллидей прискакал к нам через каких-нибудь пять минут после лорда Эвендела, и когда он узнал, что лорд у нас в замке, то поклялся (вот богохульник!), что будь он проклят, если станет рапортовать (таким словом он это назвал) о своих новостях майору Беллендену, раз в гарнизоне есть офицер его собственного полка. Вот он и решил ничего не рассказывать до завтрашнего утра, пока не проснется молодой лорд; про это он сказал только мне одной (тут

Дженни опустила глаза), чтобы помучить меня известиями о Кадди.

– Так вот оно что! Ах ты, дурочка, – сказала Эдит, несколько ободряясь. – Ведь он все это выдумал, чтобы тебя подразнить.

– Нет, сударыня, это не так; Джон Гьюдьил повел в погреб другого драгуна (немолодого такого, с грубым лицом, не знаю, как его звать) и налил ему кружку бренди, чтобы выведать у него новости, и он слово в слово повторил то же, что сообщил Том Хеллидей; после этого мистер

Гьюдьил вроде как взбесился и рассказал нам обо всем, и он утверждает, что весь мятеж произошел из-за глупой доброты леди Маргарет, и майора, и лорда Эвендела, которые вчера поутру хлопотали за молодого Милнвуда и

Кадди пред полковником Клеверхаузом, и что если бы они были наказаны, то в стране все было бы спокойно. Говоря по правде, я и сама держусь такого же мнения.

Последнее замечание Дженни добавила лишь в отместку своей госпоже, рассерженная ее упрямой, не поддающейся никаким убеждениям недоверчивостью. Но она тотчас же испугалась, встревоженная тем впечатлением, которое произвели ее новости на юную леди; это впечатление было тем сильнее, что Эдит воспитывалась в строгих правилах англиканской церкви и разделяла все ее предрассудки. Ее лицо стало мертвенно-бледным, дыхание –

таким затрудненным, словно она была при смерти, ноги так ослабели, что не могли выдержать ее собственной тяжести, и, почти теряя сознание, она скорее упала, чем села на одно из расставленных в зале кресел. Дженни принялась брызгать ей в лицо холодной водой, жгла перья, расшнуровала корсаж и употребила все средства, применяемые при нервных припадках, но ничего не добилась.

– Господи, что я наделала! – воскликнула в отчаянии горничная. – Хоть бы мне отрезали мой проклятый язык!

Кто б мог подумать, что она станет так убиваться, и еще из-за молодого человека? О мисс Эдит, милая мисс Эдит, не обращайте на это внимания, – может статься, все, о чем я наболтала, неправда, типун мне на язык! Все говорят, что он не доведет меня до добра. А что, если войдет миледи?