Пуля всегда права

Убедившись в том, что глубоко эшелонированная охрана на месте, все, кто мог приехать, приехали, а столы успели накрыть, Мастер пригласил авторитетных людей в зал.

Воровской сходняк, само собой, ничем не напоминал совещание профсоюзного актива. Сперва это было действительно празднование юбилея известного вора Фомы, признанного знатока понятий, из пятидесяти лет половину просидевшего за колючей проволокой. И лишь поздравив как подобает коллегу, воры перешли к делу.

Мастер шепнул что-то на ухо своему соседу. Тот поднялся с места.

— Веди сходку, Червонец, — предложил Бухгалтер, авторитетный вор еще старой формации, получивший свое «погоняло» за скрупулезность, с которой разрабатывал в прошлом налеты на меховые склады Сибири. Теперь он столь же тщательно подсчитывал выручку от легальной торговли тем же самым мехом.

Все зашевелились, увидев, как из-за стола встает длинный сухопарый мужчина, опиравшийся на трость.

— Не будем долго трепать, кореша, — сказал он. — Какие-то паршивцы нас мокрить стали. Только сегодня Комара, Кабана и Мишу Шторма на небеса услали. А до них… — он перечислил «погоняла» всех воров и авторитетов, погибших в последний месяц. — Помянем кентов…

Все встали и молча выпили. Не закусывая, стали снова слушать легендарного Червонца.

Отлично сохранившийся для своих семидесяти пяти Червонец, самый старый, можно даже сказать, реликтовый вор бывшего Советского Союза, был родом из Одессы.

Большинство одесских пацанов с детства приучались к воровству. И не потому что семьи нуждались. Просто в благословенном городе, воздвигнутом дюком Ришелье по указу князя Потемкина-Таврического, это было общим поветрием, забавой, игрой, фирменным городским развлечением.

Не столь важно было, сколько «стибрил» пацаненок из сумок и карманов, главное, чтобы это служило в радость. Червонец часто вспоминал сцену, которой сам был свидетелем. Заглянув в один одесский дворик, где жили его кенты, он услышал, как худая высокая тетка позвала в гости к своему сыну соседского мальца:

— Гриша, иди к нам! Я Бене такую цацку купила, что, как увидишь, упадешь!

— А какую цацку? — равнодушно спросил Гриша.

— Пароход! Сам плавает, да не только плавает, еще и гудит, а капитан команды отдает!

— Этот, что ли? — достал мальчуган из-за спины коробку и, открыв, показал тетке.

— Гриша, ты хоть поиграться дай Бене! — ничуть не удивилась одесская мамаша.

С легкой руки Червонца эта история в разных вариациях прошла по многим книжкам и газетным публикациям, посвященным жизни в «Одессе-маме».

Едва ли нашелся бы в Одессе мальчишка, который утром на базаре, а теплым вечером на набережной не развлекался бы промыслом в карманах одесситов и гостей города.

Первые лениво отгоняли их, как назойливых мух, но вторые, незнакомые с особым городским укладом Одессы, орали на малолетних «уркаганов» и грозились милицией.

А что уж до ограблений магазинов, банков, оптовых баз, то об этом говорили, как о погоде. «Завтра дождь обещали», — говорила одна тетка во дворе другой. «А вчера ночью сберкассу грабанули», — отвечала вторая с точно таким же выражением.

В Одессе привольно жилось и местным блатным, и ворам других городов огромной страны. Именно «Жемчужину у моря» чаще всего выбирали «законники» для проведения своих сходок, когда на побережье Черного моря съезжался весь воровской бомонд. Самые знаменитые паханы «возникали» сюда, чтобы залечь на дно после громких дел, переждать бурю. Они оставляли в этом городе миллионы — деньги, украденные из банков и карманов граждан, полученные от продажи золота и мехов, крапленые, фальшивые, окровавленные, переходили из рук в руки, меняя за день нескольких владельцев, и начисто растворялись в житейском море. Менты с ног сбивались в поисках блатных, сидели в засадах, брали в кольцо все известные притоны, хазы, малины, но на смену посаженным и расстрелянным возникала новая криминальная поросль.

Отошедшие от дел престарелые воры обучали молодняк. И не только воровской хватке, но и сочному, ни с чем не сравнимому языку, на котором говорят только в Одессе. Он вместе со сленгом офеней, бродивших с незапамятных времен по городам и весям России, и послужил основой блатной «фене», на которой, впрочем, теперь мало кто умеет изъясняться даже в местах не столь отдаленных.

«— Куда суешься без мозолей, отрыжка старой курвы? Не сей мозги, выпердыш бухой ночи! Кто возникает в ювелирный с голыми клешнями? Разуй зенки, сколько на стекле следов оставил! Все равно что свою наличность приклеил вместе с адресом хазы! Тебя заставят сыграть на пианино — и крышка всем! Ты что, просрал дактилоскопическую экспертизу? Живо заклей пальцы пластырем, да не целиком, кончики, подушечки! Вот так. И секи. Можешь изоляцию пускать на это. Доперло?

— А рыжуху чем отличить теперь? Задницей, что ли? — возмущался мальчонка.

— Рыжуху на зуб пробуй! Продавливается, поддается жевалкам — хватай ее!

— Клешнями лафовее и шустрей! — не соглашался пацан.