Пуговицы

Не зная, как успокоить охватившие меня противоречивые чувства, я цеплялся за каждую минуту, которую мог провести в одиночестве.

Решил позвонить Марине.

Посмотрел на часы: в Киеве был вечер.

Обрадовался, когда услышал в трубке ее голос.

Марина сказала, что она как раз у матери, что у них все хорошо, и поздравила с победой, о которой узнала из Интернета.

Она говорила с другого края земли, из другой жизни. Это каким-то образом уравновесило и успокоило меня.

Я сказал, что послезавтра мы отправляемся в Сан-Диего.

— Она там? — спросила Марина.

— Да…

Она немного помолчала и снова спросила:

— Очень волнуешься?

Можно было бы соврать, но я сказал:

— Да.

— Почему?

Она спрашивала, как врач.

Собственно, она же и была врачом, нечему удивляться. Она задала правильный вопрос — не из любопытства (зная ее, это я понимал наверное), а скорее ради того, чтобы я сам мог ответить на него как можно четче.

Ответов на этот момент в голове роилось множество.

Надо было выбрать честный. И поэтому я молчал.

Она тоже молчала.

Слышал только ее дыхание.

— Потому что не знаю, что скажу ей…

— Я думаю, что ты сам себе поможешь в нужный момент, — сказала Марина. — Ты сам поймешь, что надо делать, как действовать и что говорить. Просто сейчас не думай об этом. Все будет так, как должно быть.

Эти простые слова успокоили меня.

Действительно, о чем мне сейчас думать? Зачем моделировать то, что может развалиться, как карточный домик?

— Ты настоящий друг! Спасибо, — сказал я.

— Ага… — сказала она и положила трубку.

* * *

— …Вещи переживают людей. Раньше я об этом не задумывалась. А теперь вот поменяла всю мебель в доме, влезла в кредит на десять лет и думаю: кому они достанутся? Кто будет смотреть в эти зеркала после меня? Стою в прихожей, смотрю в зеркало и думаю только об этом.

— А я еще лет в восемнадцать с ужасом поняла, что моя золотая подвеска на цепочке, которую сама себе купила на окончание колледжа, — вечна. Видите, она и сейчас на мне? Я уже как обезьяна, а она — ничего себе, блестит, как и пятьдесят лет назад. А еще лет через десять-двадцать так же будет висеть на ком-то другом.

— …Синяя акула может родить за раз аж пятьдесят два детеныша! Длина каждого новорожденного акуленка составляет тридцать сантиметров! Синяя акула может развивать скорость до семидесяти километров в час…

— Ты можешь когда-нибудь замолчать? Хотя бы на три минуты? Сейчас начнется регистрация.

— …Во время спаривания самцы сильно кусают самок, однако от укусов их надежно защищает толстая кожа.

— Это ты ему рассказал о спаривании?

— Он уже взрослый. Парню восемь лет!

— …Подводные пещеры близ побережья Мексики ночью становятся убежищем для многих рифовых акул! Аквалангисты видели в пещерах около ста спящих рыб! Ма, а мы их увидим?

— Посмотрим. Не вертись!

— …Люди хотят иметь пастыря, верить мессии, следовать за пассионарием, слушать пророка. Им страшно остаться наедине с собой, им нужен поводырь. А ты можешь поставить их в эти условия — «один на один», чтобы они увидели, насколько могут быть самодостаточными и без посторонней помощи. Стоит только знать цель и верить в конечный результат.

Я оглянулся на знакомый голос: это говорил Елизавете Дезмонд Уитенберг.

Они стояли за мной в очереди к паспортному контролю на самолет «Нью-Йорк-Сан-Диего». Перед тем я прислушивался к другим разговорам, которые вели две старенькие дамы и молодые супруги с мальчиком в роговых очках.

Уши превратились в локаторы.

Какие- то слова я переводил неточно, ведь не улавливал нюансов, но в целом люди говорили так же, как в любых очередях.

Только я оглянулся, Дезмонд расплылся в глуповатой улыбке и, надув щеку, ударил по ней кулаком.

Мол, нечего подслушивать — «пшик тебе»!

Лиза засмеялась.

Я давно заметил, что она ему не на шутку нравится. Странным было лишь то, что известный мартопляс Дезмонд Уитенберг после смерти жены (та погибла, катаясь на лыжах лет двадцать назад) главным образом «специализировался» на совсем юных пассиях, которые с каждым годом, можно сказать, становились «мал-мала-меньше».

Я неоднократно подшучивал над его склонностью к охотницам за ролями и кредитными карточками. Он не спорил. Как-то заметил, что ничего большего и не ждет.

Ему достаточно того, что он может оправдывать ожидания других…

Идя по длинной «кишке» «боинга», я неожиданно подумал: а что, если самолет упадет?

Именно тогда, когда все только начинается?

Наша призрачная, но все же — слава.

Приближение к цели.

Новый виток в отношениях с этими людьми, которые становились для меня все более важными.

Кто узнает о том, для чего мы летели в Сан-Диего?

Какими были?

И какие жизненные цепочки оборвались вместе с нашей жизнью?

И… что я должен был сказать Лике?

Правда, на последний вопрос у меня ответа не было.

Я мысленно выругался. Если Богу будет интересно узнать о финале этого фильма, к которому он сам написал сценарий много лет назад, мы все же должны долететь.

* * *

…В аэропорту нас встретил тот самый «потомок племени кумеяй» по имени Мигель.

Они с Дезом минуты три поднимали друг друга в воздух, сжимая в крепких объятиях.

Довольно забавно выглядел этот ритуал!