Она даже не представляла, как просто можно въехать в разговор, если ты представляешь из себя женщину легкого поведения!
Никаких реверансов и напоминаний о прежней случайной встрече, никаких лишних вопросов с необходимостью вызывать доверие.
Все возникает просто и сразу. Все понятно без лишних слов.
Она отчаянно опрокинула рюмку, понимая, что только так может находиться возле него.
Он протянул ей сигарету, щелкнул зажигалкой.
Марина подумала, что если бы она подошла с этим своим: «А вы когда-то читали стихи в нашем клубе…», никакого контакта не произошло бы. Ведь «Ромеро» не выглядел человеком, который хочет общаться с себе подобными, а ее жизнь и мысли нисколько его не интересовали.
Говорила короткими и четкими фразами, которых он ждал от женщины в черных колготках в сеточку.
Ничего лишнего.
«Я тебе нравлюсь?» — «Будем дружить!»…
— Сразу видно, что ты — порядочный человек. Только не пей больше, а то ничего не получится.
— И так ничего не получается, — махнул рукой он.
— Чего тебе не хватает?
Он задумался и пробормотал хмельным голосом, что ему всего хватает: есть интересная работа, хорошая квартира, здоровые родители, необременительное одиночество, насыщенное прошлое.
А теперь все может приобрести больший смысл, ведь он собирается жениться и… и, скорее всего, заведет рыбок и собаку.
Вот оно что…
«Ромеро» был обычным, таким, как только что покинутый ею Стасик.
Как все остальные.
Марина хотела встать и попрощаться, но он жестко положил свою руку на ее и сказал, поморщившись, словно его пронзила зубная боль:
— Не уходи!
Она покорно опустилась на стул.
Он наполнил рюмки — себе и ей.
Яркий мир снова взвился перед ней, даже несмотря на очевидную грубость ситуации, не свернулся, не исчез, а приобрел еще больший объем, как природа перед грозой.
Из кафе они вышли вместе.
— Ты похожа на Суок… Знаешь? Такая же… прозрачная… — хмельным голосом пробормотал он и добавил еле слышно: — Я запутался, Суок…
На противоположной стороне улицы был довольно дорогой отель, он повел ее туда.
Она не возражала. Пусть все идет как идет. А на что можно было надеяться? Что он узнает ее?
Ну, может и вспомнит тот резиновый город, грязный сквер, девочку, грызущую кончик косы, те стихи — и что?
Отшатнется, как от еще одной проблемы, которых у него, кажется, и без нее хватает.
…Поразила осторожность и нежность, с которой он касался ее, словно она действительно была той девочкой на шаре.
В какой- то момент ей даже показалось, что они давно вместе, только играют в прятки: блуждают в темноте с завязанными глазами.
А зрением обладают только руки.
И что утром, сбросив повязки, они узнают друг друга, посмеются над собственной слепотой и вздохнут с облегчением: игра закончилась.
…Но, проснувшись утром, она увидела только скомканные простыни и доллары, лежавшие рядом.
…Громкоговоритель, зазывавший население микрорайона на цирковое представление, проехавшись по улице трижды, затих.
Пришла няня.
Марина помыла чашку и начала собираться на работу.
Вечером она еще должна была зайти к Любови Даниловне Севериной, которая теперь находилась под опекой сиделки и ждала ее, чтобы «поговорить» об этой «проклятой Америке», из которой «не возвращаются».
Попробовать убедить себя и ее, что это не так.
И прочитать несколько глав из «Джен Эйр», как это делал ее сын…
Плохо помню детали, но в тех вспышках оставались видения непостижимого братания и невероятной любви, которую испытывал к каждому «пингвину» или любому обнаженно-шелковому попугайчику.
Еще раз убедился, что мир мал, как апельсин, — помещается в ладонь.
Выжимай из него сок одним движением и пей.
Но есть одно условие: он первым должен выжать из тебя все соки!
Вспышка: человек десять стоят вокруг нашего столика, все мы обнимаемся и поем «Естердей» и «Елоу сабмарин».