Пуговицы

– Если я скажу, что никому не говорила, тебе будет проще меня убить.

– С этим не поспоришь.

Слава не смотрел на меня, только себе под ноги. Ботинки у него были темно-коричневые, с черными шнурками и такие чистые, будто он не месил в них, как все, осеннюю грязь, а парил над дорогой. Мне стало стыдно за свои.

– Ты уже решил, как собираешься избавляться от моего трупа?

– Не все ли равно?

– Конечно нет! Я же должна буду правильно подготовиться. Если ты меня в колодец потом запихнешь, то можно не краситься и голову не мыть. И одеться как-то попроще, вдруг потом Кощей захочет мои шмотки на «Авито» продать? Кстати, извращения в программе намечаются? Я тогда белье красивое надену, чтобы на фотках в полицейских отчетах получше выглядеть.

– Белье можешь надеть, но на фотках его не будет. Если бы я планировал убийство, то избавлялся от трупа с помощью щелочи или кислоты. – Он растянул губы в искусственной улыбке. – Будем считать, что договорились.

– А ты не слишком наглый?

– А что еще остается, если у тебя самой не хватает смелости подойти?

– Может, не смелости, а желания?

– Желание у тебя есть, но ты боишься Бэзила.

– Или ты боишься Бэзила?

Я с вызовом развернулась, но ему было все равно.

– Я – нет.

– Почему тогда в школе не подошел?

– Придешь завтра – расскажу.

– Мне кажется или ты пытаешься заманить меня к себе любым способом?

– Не кажется.

– Значит, убийство все же планируется?

– Возможно. Но точно не завтра.

Мы дошли до моего подъезда.

– Я к двенадцати завтра в больницу еду, потом могу к вам, но, скорее всего, опоздаю.

– Мы подождем. – Не вынимая рук из карманов, он кивнул, прощаясь, и пошел прочь.

Кощей выглядел плохо. И без того худой, он стал совсем скелетом. Кожа на щеках обвисла и посерела. Седые волосы болтались сосульками. Голубые глаза потускнели. В палате стояла духота, воняло лекарствами и пóтом. Соседей было четверо. Все такие же, как он, – осунувшиеся и страшные. Кощей похлопал перемотанной бинтом на сгибе локтя рукой по одеялу, приглашая меня садиться. Я опустилась на краешек кровати.

– Как ты себя чувствуешь?

– Мне шестьдесят семь, и я в больнице. Как мне себя чувствовать?

Дед на соседней койке одобрительно закряхтел.

– Долго тебе лежать?

– Надеюсь, помру раньше, чем выпишут.

– Зачем ты так говоришь?

– А как еще говорить? Здесь хоть кормят и лекарства дают. А дома что? Лучше подохнуть в чистоте, чем на помойке.

Упрек в свой адрес я пропустила мимо ушей.

– Я тебе привезла носки и бритву.

Он забрал у меня из рук пакет и, не глядя, кинул в тумбочку.

– В общем, дело такое. Ты должна позвонить своей матери и попросить денег. Мне понадобятся дорогие лекарства, если ты все же не хочешь, чтобы я умер прямо здесь.

– Я не буду ей звонить! – Я вскочила. – И просить ничего не буду. Тем более деньги. Неужели больше их неоткуда взять? У тебя же есть зарплата! Давай машину твою продадим.

– Машину ты без меня не продашь, а деньги нужны сейчас.

– У тебя наверняка должны быть какие-то знакомые, у которых можно взять в долг.

– Нет у меня никого, – проворчал он, поворачиваясь ко мне спиной, – я один. И помирать тоже в одиночестве буду. – Дед на соседней койке посмотрел на меня с осуждением.

– Ладно, – сказала я, – что-нибудь придумаю.

Подошел троллейбус – громыхающий, скрипящий, полупустой. Турникет не работал, электронное табло с названиями остановок тоже. Я села в конец салона на высокое сиденье на колесе. Там от мотора шел жар, и можно было немного погреться.

От материных денег Яга с Кощеем отказались почти сразу, как меня забрали. Что для них обоих было огромным подвигом. Яга осуждала и не любила мою мать не меньше, чем я. А вот отцовские алименты они получали охотно и регулярно вплоть до моих шестнадцати лет, а после с ним не общались. Он с нами тоже. Кроме как у матери, денег взять было неоткуда. Но даже если бы я умирала и это был мой последний день, последний час, последний вздох, я никогда не обратилась бы к ней. Нужно просто у кого-нибудь одолжить, хотя бы у Бэзила. Его мама ко мне хорошо относилась, она могла дать. Я написала ему сообщение и попросила встретиться. Бэзил ответил, что вечером у него свидание, но если я зайду до пяти, то могу успеть, так что засиживаться у Томашей мне не стоило.

– Ура! – закричала Даша, как только открыла дверь. – Ты проспорил! Она пришла!

Схватив мою руку, она поспешно втянула меня в квартиру, после чего, занырнув с головой под вешалку, достала новенькие женские тапочки с незабудками на голубой пластиковой подметке.

– Ничего себе! У тебя обновка?

– Это Слава тебе купил.

Я застыла с курткой в руках.

– Не стоило… Мне и собаки нравились.

– Правда? Хочешь их? Сейчас принесу.

Не успела я и глазом моргнуть, как девочка вихрем умчалась в комнату и тут же вернулась с собаками. С кухни сильно пахло чем-то сладким, горячим и вкусным.

– Пироги печете? – удивилась я.

– Да нет. – Даша махнула рукой. – Это печеные яблоки с медом и корицей. Вкуснота! Обожаю. Любишь?

– Кажется, я не пробовала.

– Никогда-никогда? – Она удивленно распахнула глаза. – Ну ты даешь! Твоя мама не печет яблоки?

– Нет.

– А моя…