Пуговицы

Через несколько дней, когда мне уже значительно полегчало, мама разбудила меня в восемь утра. Зажгла свет, и первое, что я увидела, разлепив глаза, – ее чемодан в Кощеевой комнате.

– Ты уезжаешь? – сразу догадалась я, хотя она была не накрашена и в домашнем.

– Машенька, пожалуйста, – она мялась, как ребенок, получивший двойку, – мне правда очень нужно. У меня же там работа, не хочу ее потерять.

– Я понимаю. Когда самолет?

– В три часа.

– Ты не предупредила, что сегодня.

– Я не знала. Вчера поздно вечером письмо пришло, что нужно срочно вернуться.

Но по бегающим глазам было видно, что знала и, скорее всего, давно.

– А как же я? – спросила я без капли драматизма. Было интересно, что она насочиняет.

Сколько мама была в Москве, она избегала меня и как будто боялась. Вероятно, полагая, будто я снова стану рыдать и выпрашивать ее любовь. Но я не собиралась. Приступ жалкой детской слабости прошел. Остался лишь стыд, что я так валялась у нее в ногах. И пусть маленькая девочка внутри меня по-прежнему любила ее и побежала бы за ней хоть на край света, чувство вины отступило, а вместе с ним новая, взрослая я, как бы горько это ни было, теперь все понимала. Просто голубое небо для нее было важнее. Важнее папы, меня, всего, что нас связывало.

Так бывает. Может, этот Люк пришел и спас маму из разрушающего ее мира? Кому, как не мне, такое понять? Но я-то всегда думала, что никого не люблю. Значит, она тоже нас не любила. А с этим уже ничего не поделаешь.

– Слушай! – Мама подошла к моему дивану, но не присела. – Ты тут побудешь немножко одна, хорошо? Хотя бы пару месяцев. Сможешь?

– А что, у меня есть варианты?

– Я поговорила с Тамарой Андреевной. Она обещала тебе во всем помогать. Деньги я буду переводить. Папа тоже. Весной сдашь ЕГЭ и… – Она замялась. – Если захочешь, сможешь переехать к нам.

– ЕГЭ через шесть месяцев.

– Но ты же согласна, что нужно окончить школу?

– Ты мне когда-то сказала, что я разбила тебе сердце и сама во всем виновата, что я плохая и никого не могу любить. И я поверила. А как по-другому? Ты же была моей мамой, и я во всем тебе верила. Но ты меня обманула. Вот как сейчас обманываешь. И пусть я, возможно, плохая, но я умею любить, и я ни в чем не виновата. Тебе просто было так легче меня бросить. И я всегда жила с уверенностью, что заслужила этот окружающий меня дестрой. А сейчас вижу, что дестрой – это ты и есть.

– Не понимаю, о чем ты! – Мама поджала губы и, глубоко вдохнув, приготовилась защищаться.

– О том, что можешь не волноваться. Я никогда к вам не перееду. Ни через два месяца, ни через шесть. Там, в торговом центре, я была не в себе. Думаешь, я не понимаю, почему ты сказала про два месяца? Потому что в феврале мне будет восемнадцать и ты больше не обязана будешь за меня отвечать.

– Летом вступит в силу дедушкино завещание по квартире, ты станешь совершенно самостоятельным человеком и сможешь выстраивать свою жизнь так, как захочется тебе.

Мы разговаривали на разных языках.

– Отлично. – Я смотрела на нее прямо, но она предпочитала не смотреть мне в глаза. – Потому что я планирую выстроить свою жизнь так, чтобы быть счастливой.

Конечно, когда она уехала, маленькая девочка во мне прорыдала всю ночь, но мы с этим справились. Взрослая я была наконец-то свободна. Я отпустила маму, а она меня.

Отмечать Новый год Томаш предложил вместе в Питере. Звучало заманчиво и волшебно. Мы взяли билеты на тридцатое декабря, а двадцать седьмого он отправил Дашу с Марком и его женой на Мальдивы. Они предлагали ему поехать с ними, но Слава выбрал Питер со мной.

В этот день я не трогала его. Не звонила и почти не писала, поняв по коротким ответам, что он не настроен общаться. Но двадцать восьмого в школе проходил праздничный концерт, и Слава должен был его вести, однако он не пришел. А из всех моих сообщений ответил только на одно, написав: «Я тебе позвоню завтра». Все это было очень странно и непохоже на Томаша. Вместо концерта я отправилась к нему домой.

Было уже два часа дня, но он открыл мне в трусах – только вскочил с кровати. Повсюду царили разгром и бардак, как бывало у нас с Кощеем во времена противостояния. Даже в «маминой спальне» все было перевернуто вверх тормашками, а в раковине на кухне скопилась гора посуды.

– Ты чего это? – Пока он натягивал штаны и пытался пригладить перед зеркалом волосы, я обошла квартиру. – Заболел?

– Да, наверное. – Он неуверенно опустил глаза. – Плохо себя чувствую.

– Температура? – Я потрогала его лоб, но он был совершенно холодный. – Что у тебя болит?

– Неважно, – он отмахнулся, – просто плохо, и все.

– Это из-за Даши? – догадалась я. – Переживаешь?

– Нужно как-то свыкнуться с тем, что ее нет и больше не будет, – сказал он так, словно речь шла о покойнике.

– Как это не будет? Прекрати! Она просто переехала.

– Да, наверное, ты права. – Он мрачно посмотрел исподлобья.

– У тебя есть вечером работа? – Я отдернула шторы, впуская зимний свет.

– Я уволился оттуда.

– Вот это новость! Когда?

– Сегодня. Позвонил и сказал, что больше не приду.