Пуговицы

– Это я понимаю, – на прощание Лиза ободряюще потрясла мою руку, – когда мне было плохо, я тоже никого не хотела видеть. Потом пройдет.

Трудно сказать, почему сцена в туалете, которую закатила Надя, на меня так подействовала. Вероятно, копившееся долгие годы чувство вины перед мамой требовало выхода, и подсознание просто воспользовалось образом Нади, пытаясь предостеречь меня от саморазрушения.

Когда все успокоилось и я поняла, что предавать меня никто не собирался и к случившемуся с Надей по большому счету близкие не имели отношения, все мои подозрения и страхи стали выглядеть параноидально и глупо. Неудивительно, что другим я казалась зацикленной и одержимой. Объективно говоря, я действительно была не в себе.

Однако то, что мы с Сеней и Лизой так спокойно обсудили страшную Липину историю, обнадеживало. Я уже могла говорить и думать об этом без лишних эмоций и домыслов. Конечно, у меня оставалось еще много вопросов, особенно о том, что касалось моего принудительного заключения в «Пуговицах», но мама клялась, что ничего об этом не знала. Когда она приехала и не обнаружила меня дома, отправилась в школу, а там Ольга Олеговна посоветовала ей позвонить директрисе. Тамара Андреевна рассказала, что у меня была затянувшаяся депрессия, навязчивые состояния и апатия, из-за которых Кощею пришлось отправить меня на пару недель в пансионат.

Мама решила меня не «травмировать», ничего не рассказывать про Кощея и оставила в «Пуговицах», где в общей сложности я провела почти неделю. А когда Тамаре Андреевне позвонили и сообщили, что я сбежала и состояние у меня очень «нестабильное», она моментально поставила на уши всех, включая моего отца, который в тот момент находился в Казахстане и должен был подыграть мне так, чтобы не спугнуть. Все считали, что я собираюсь покончить с собой.

Близняшки зачем-то рассказали, будто я неоднократно грозилась это сделать, поэтому Тамара Андреевна выдала Славе и Филу с Бэзилом четкие инструкции, что сообщать мне о Кощее ни в коем случае нельзя, так же как и раскрывать приезд матери. От них требовалось лишь найти меня, успокоить и, если понадобится медицинское вмешательство, уговорить вернуться в «Пуговицы». Джену и ее помощника тоже вызвала директриса. Даже из Минска ей удавалось неплохо руководить.

Томаш пришел в тот же вечер, после ухода Лизы и Липы. Я включила телефон и позвала его. Обида за то, что он не нашел для моего освобождения деньги и вообще ничего не сделал, все еще сидела во мне, но уже не так болезненно и остро. Я скучала по нему. Мне не хватало его взглядов, рук, успокаивающей ровности и уверенности. Кроме того, я до сих пор не знала, куда он пропал после нашей ссоры, что было в Дашиной переписке с Надей и что это вообще за переписка, раз Надя, как выяснилось, если и могла писать, то только с того света.

Мама приняла Славу с бόльшим радушием, нежели Сеню и Лизу, что неудивительно, ведь Слава был из тех, кто производит на родителей исключительно хорошее впечатление. Сначала он сел на табуретку у стены, где до этого сидела Лиза, однако, как только мама вышла, тут же перебрался ко мне на диван и потянулся, чтобы поцеловать, но я отодвинулась.

– Ты обижаешься? – удивился он.

– Я болею и могу быть заразной.

– Понятно! – Он взял мою руку и поцеловал ее. – Я соскучился.

В его темном серьезном взгляде читалась искренность. Мне нужно было что-то ответить, но я вдруг вспомнила, как они с Лехой валялись под елкой, и невольно расхохоталась.

– Ты чего? – удивился он.

– Елку вспомнила.

– Да, – он улыбнулся, – задала ты всем жару.

– А нечего было меня ловить.

– И где ты только этого гопника откопала?

– Леха не гопник.

– А кто же?

– Да так. – Я улыбнулась. Воспоминания о Лехе заметно скрашивали весь произошедший со мной дурдом. – Нарисованный парень из другого мира.

– И кто он тебе? – Томаш нахмурился.

– Ты ревнуешь?

– Да.

– Слав, давай начистоту! – Я забрала у него руку. – Это ведь из-за тебя меня туда упекли?

– В «Пуговицы»? – зачем-то уточнил он. – Не совсем. До тех пор пока та девушка-близняшка не пришла ко мне, я не догадывался, что ты там. Клянусь! Да, я знал, что твой дед отправил тебя куда-то, но понятия не имел куда. Он не хотел говорить. Боялся, что я разболтаю кому-нибудь.

– Кому ты мог разболтать?