Пугачев

Впрочем, и крестьянам, поддержавшим «третьего ампера-тора», порой приходилось нелегко. Жители села Дмитриевского Инсарского уезда в конце июля 1774 года отправили в Саранск, где тогда стояла пугачевская армия, своего посланца, некоего Потапку. Узнав, что владелец Дмитриевского Александр Васильевич Пьянков успел вовремя скрыться, бунтовщики через Потапку приказали тамошним мужикам сыскать барина и доставить его в повстанческий лагерь, пообещав за доставку помещика «великое жалование», а в противном случае грозили «повесить прикащика, а ежели прикащика не име-етца, то повесить выборнова старосту и старших людей. А дом как барской, так и крестьянский, чтоб головнею покатить (то есть сжечь. — Е. Т.), а народ весь порубить». Мужики взяли приказчика под караул и организовали погоню за помещиком, а бежавшим с ним слугам написали, чтобы они вернулись и привезли с собой барина. А вот «служитель» (по всей видимости, приказчик) Зот Федоров обратился с письмом к самому помещику: «Государь Александр Васильевич! Доношу вам, что можно вам воротитца жить, куды не ездите, а не уедите, только боля на гнев наводите. А нам в вас пришла висилица, душа моя пропадает занапрасно, а вы сысканы будите».

Письма помещик получил, но возвращаться к своим мужикам не собирался, да и, судя по всему, схвачен ими не был. Однако остается неизвестной судьба крестьян, не выполнивших приказ. Можно лишь предположить, что по каким-то причинам угроза «народ весь порубить» и сжечь крестьянские дома не была исполнена, поскольку о подобном злодеянии, скорее всего, было бы известно по другим источникам[721].

Конечно, крестьяне и прочая плохо вооруженная и безлошадная «чернь» не вызывали восторга самозванца. Иногда он даже избавлялся от таких вояк, отправляя их по домам. Но, по всей видимости, случалось это всё же крайне редко, поскольку хорошо известно, что повстанческое войско в это время главным образом состояло из людей, плохо вооруженных или вовсе безоружных. Даже таким людям предводители бунтовщиков находили применение в своем войске, причем иногда весьма жестокое. Перешедший на сторону самозванца в Саратове 6 августа 1774 года секунд-майор Андрей Салманов на следствии утверждал: «…как начнется сражение, то на оное гонют вооруженные невооруженных вперед, а при самом сражении за содрогание их сзади умерщвляют». Салманов в показаниях упирал на разнузданность, пьянство и крайнюю жестокость бунтовщиков, а потому его можно было бы заподозрить в сгущении красок. Однако вполне возможно, что майор не обманывал дознавателей. Архимандрит Платон Любарский сообщал, что при штурме Казани яицкие казаки впереди себя гнали плетьми пешую и почти невооруженную «чернь». (Правда, иногда к Пугачеву приходили и вооруженные, и даже конные крестьяне, которых самозванец, естественно, принимал в свое войско[722].)

Несмотря на такие эксцессы, «чернь» с огромным сочувствием относилась к «третьему амператору». Простонародье с радостью встречало бунтовщиков, а на территориях, еще не охваченных восстанием, с нетерпением ожидало «царя-избавителя». Подобные настроения не могли не пугать дворян, в том числе живших в то время в Москве и боявшихся, что Пугачев непременно двинется на Первопрестольную. Известный мемуарист Андрей Болотов вспоминал о своих тогдашних ощущениях: «…мысли о Пугачеве не выходили у всех у нас из головы, и мы все удостоверены были, что вся подлость и чернь, а особливо всё холопство и наши слуги когда не въявь, так втайне сердцами своими были злодею сему преданы и в сердцах своих вообще все бунтовали и готовы были при малейшей взгоревшейся искре произвесть огонь и полымя. Пример бывшего незадолго в Москве страшного мятежа (Чумного бунта 1771 года. — Е. Т.) был у нас еще в свежей памяти, и мы не только подобного тому ж опасались, но ожидали того ежеминутно. Глупость и крайнее безрассудство нашего подлого народа была нам слишком известна, и как при таких обстоятельствах не могли мы на верность и самих наших слуг полагаться, а паче всех их и не без основания почитали еще первыми и злейшими нашими врагами, а особливо слыша, как поступали они в низовых и прямо тогда несчастных местах со своими господами, и как всех их либо сами душили, либо предавали в руки и на казнь злодею Пугачеву, то того и смотрели и ждали, что при самом отдаленнейшем еще приближении его к Москве вспыхнет в ней пламя бунта и народного мятежа»[723].

Большинство простолюдинов об этом помалкивали, но находились и такие, кто был готов говорить «въявь». Тот же Болотов рассказал об одном таком случае, произошедшем 4 августа 1774 года. Отправляя дворцовых крестьян вверенной ему в управление Киясовской волости для зашиты Коломны (ожидалось, что туда скоро придет Пугачев), он решил обратиться к мужикам с напутственным словом. Одному, «самому ражему и бойкому из всех», Болотов сказал:

— Вот этакому как бы не драться, один десятерых может убрать.

А тот ему ответил, «злодейски усмехаясь»:

— Да! Стал бы я бить свою братью? А разве вас, бояр, так готов буду десятерых посадить на копье сие!