Пугачев

Эту идиллическую картину Волконский создал на основе сведений, полученных от «надежных людей», которым через обер-полицмейстера Архарова было приказано подслушивать разговоры в кабаках, банях и торговых рядах. Если же довериться некоторым иностранцам, оказавшимся в эти месяцы в Москве, то выводы следует сделать прямо противоположные: симпатии московского простонародья были полностью на стороне самозванца. Один француз даже писал, что 6 марта 1774 года примерно в шесть часов вечера во всех частях Москвы стали раздаваться возгласы: «Виват Петр III и Пугачев!» — и только твердость, проявленная Волконским, предотвратила всеобщее смятение. Этот рассказ вряд ли достоверен; по крайней мере, другие источники о подобных событиях ничего не сообщают. Но не более правдоподобной представляется и та картина всеобщей ненависти к Пугачеву, которую в декабре-январе 1773/74 года рисовал Екатерине Волконский. Во всяком случае, в последующие месяцы было арестовано множество людей, с сочувствием отзывавшихся о «Петре Федоровиче». Например, в мае 1774 года 16 солдат московского гарнизона намеревались перейти на сторону Пугачева, однако их намерение открылось, и солдат прогнали сквозь строй. Еще опаснее для властей были антиправительственные разговоры, которые велись солдатами Владимирского пехотного полка, направлявшегося на подавление восстания: что под Оренбургом находится не Пугачев, а «государь Петр Федорович», да и государыня «уже трусит, то в Раненбом (Ораниенбаум. — Е. Т), то туда, то сюда ездит, а графов Орловых и дух уже не помянется». Несколько солдат было арестовано, а за полком учрежден строгий контроль. Тем не менее Бибиков «чертовски трусил за своих солдат», опасаясь, что они сложат перед бунтовщиками оружие. Ко всему вышесказанному, пожалуй, необходимо добавить, что неспокойно было и в самом Петербурге. Под новый, 1774 год в Зимний дворец было подброшено письмо, где, по некоторым сведениям, говорилось о непорядках в государстве и различных злоупотреблениях высокопоставленных чиновников. Подметное письмо было публично сожжено, однако его автора найти так и не удалось. Письмо, наделавшее большой переполох, кажется, всё же не принадлежало перу сторонника «Петра Федоровича» — его столичные приверженцы предпочитали выражать симпатии «государю» устно[552].

Пугачевское восстание вспыхнуло в то время, когда Россия вела войну с Турцией, а потому правительство могло опасаться — и, как мы видели, небезосновательно, — что военные тяготы прибавят бунтовщикам сторонников. Интересно, что сами пугачевцы в агитации никак не воспользовались этим козырем для привлечения простонародья на свою сторону. Война осложнила положение правительства еще и в том смысле, что на турецком фронте были задействованы основные вооруженные силы империи, что мешало быстро подавить восстание. Как мы уже говорили, войска для усмирения бунтовщиков пришлось собирать с большим трудом, да и найти достойного военачальника удалось не сразу. Таким образом, турки и Пугачев, пусть и невольно, помогали друг другу. Правда, многие современники событий были убеждены, что пугачевцы были отнюдь не случайными помощниками Турции. По их мнению, восстание было организовано внутренними или внешними врагами императрицы. Разумеется, среди этих врагов частенько называлась сама Оттоманская Порта, а также сочувствовавшая ей Франция. Фридрих Великий, например, сообщал русскому послу в Версале: «…это Франция организовала оренбургский бунт и поддерживает его, снабжая повстанцев деньгами, выделенными специально для этого». У Екатерины также время от времени возникали подозрения, что восстание было кем-то инспирировано. Однако Бибиков уверял ее: «…нет в толпе злодея иных советников и правителей, как только одни воры Яицкие казаки, а подозрение на чужестранных совсем неосновательно»[553]. И действительно, идея о Пугачевском восстании как спланированном извне выступлении не получила ни малейшего подтверждения ни в то время, ни позже.