Птицелов

— Могу сказать только, что на твоём месте я бы убил его сейчас, — тихо проговорил Петер. — Пока не поздно. Пока он не сделал из тебя… что-то ещё.

Дверь закрылась за ним, и Марвин подумал, что ему будет о чём поразмыслить, пробираясь сквозь буреломы северной доли Предплечья. Проклятье, какой же длинный у него сегодня выдался день.

Он принялся собирать свои небогатые пожитки, ловя себя на том, что двигается медленно, будто спьяну. «Я и в Хиртоне таким был, — понял он. — И раньше, на Плешивом. И в Балендоре тоже. Когда бросал копьё ему в спину. Будь я порасторопнее — убил бы его уже там. И болтался бы в петле, но это лучше, чем думать, что же он из меня делает… что он из меня сделает ещё.

Выходит, тот оруженосец всё-таки солгал. Лукас из Джейдри вправду в Таймене. Почему? Преследует? Нет, тогда бы он нашёл меня сам… а он зовёт меня к себе. И думает, что я приду. Так, будто кличет свою смерть. Что нужды за ней гоняться — рано или поздно явится сама…»

Он увидел это словно наяву: голова откинута на спинку кресла, глаза прикрыты, бескровные губы змеятся в улыбке, в руке — пустой кубок с кроваво-красными потёками вина… Ты придёшь ко мне… Марвин. Никуда не денешься. Не тебе выбирать. И не мне.

И себя увидел: белого, как чистый снег северных земель, с занесённым мечом в руках.

Приду. Никуда не денусь.

Марвин тряхнул головой, прогоняя наваждение, поспешно сгрёб свои вещи и принялся остервенело запихивать их в дорожную котомку. Ничего не получалось — и он не сразу сообразил, что котомка слишком мала. Бросил всё, подошёл к окну. Внизу конюх вёл в узде осёдланную Ольвен. Осёдланная Ольвен в узде — Единый, звучит словно музыка! И как он насладился бы этой музыкой, если бы мог! Но он не мог. Не время было наслаждаться. У него был приказ, долг, цель. Всё это не имело с Лукасом Джейдри ничего общего. Так что придётся ему подождать.

И, выезжая из северных ворот столицы за три часа до заката, Марвин неведомо почему чувствовал, что на этот раз победил.

— Насколько я помню, ты предпочитаешь белые вина. Сухие, верно?

— Мне бы твою память, — усмехнулся Лукас, прикидывая про себя, за чем ещё, помимо его рациона, приглядывают ищейки Дерека. Потом решил, что лучше об этом не задумываться. Тем более что вино в самом деле оказалось отменное — именно в его вкусе. Лучше вина была только служанка, подававшая им на стол. Впрочем, служанкой её назвать язык не поворачивался. Одета она была довольно грубо — в суконное платье с узкой юбкой и низким квадратным вырезом, — а отливающие золотом волосы были стянуты узлом на затылке… Вот только кокетливо струящийся вдоль виска локон не выбился из причёски, а выпущен намеренно, белая шея гладкая, как шёлк, руки тонкие, без следов мозолей, и осанка — как у потомственной герцогини… Очень интересно, очень.

— Благодарствую, — сказал Лукас, принимая кубок и неотрывно глядя на женщину. Взгляд её был смиренно опущен долу, но чувственная ложбинка между ключицами и мерно вздымающиеся холмики грудей, видневшихся над вырезом, говорили сами за себя. Она налила Дереку, сидящему с другой стороны стола, напротив Лукаса, и тот не удостоил её даже кивком. Поднял бокал прозрачного белого хрусталя — желтоватая поверхность вина заискрилась в свете обильно расставленных по комнате свечей. Комната была маленькой, богато меблированной, все ставни в ней были закрыты наглухо, а у дверей бдительно караулил рыцарь-патрицианец. Дерек уверял, что их никто не потревожит. И это единственное, что Лукасу действительно не нравилось.

— Здоровье короля, да хранит его Единый в благости своей! — чинно провозгласил Дерек.

— Да хранит, — согласился Лукас и, осушив бокал, открыто посмотрел на женщину, старательно, но неумело разрезавшую кроличье мясо на серебряном блюде. — Мог ли я видеть благородную месстрес при дворе?

Женщина зарделась и бросила на Дерека смущённый взгляд. Тот мимолётно скривил губы, явно недовольный такой бесцеремонностью. Лукас смотрел на него, стараясь не улыбаться — что ж, парень, не я навязал тебе эти правила, сам виноват, получай теперь.

— Месстрес Селест из Наворна, — бесстрастно сказал Дерек, кивком указав в сторону женщины и по-прежнему на неё не глядя. — Отбывает епитимью за грех гордыни.

Селест из Наворна, будучи официально представленной, присела в глубоком чопорном реверансе. Вырез платья трактирной служанки был глубже, чем декольте придворных дам, и, пока месстрес раскланивалась, Лукас успел вдоволь налюбоваться её грудью. Потом встал и неторопливо поцеловал руку грешной месстрес.

— Счастлив знакомству, — проговорил он. — И буду не менее счастлив продолжить его, когда ваш грех гордыни окажется искуплен.

Он не был уверен, уловила ли месстрес Селест его намёк — глаз она так и не подняла, хотя слабая улыбка, тронувшая её губы, говорила о многом. Лукас сел на место, и все тут же словно забыли о только что состоявшемся официозе — Селест из Наворна опять превратилась в простую служанку, а Дерек Айберри — в магистра патрицианцев, принимающего гостя. Впрочем, им Дерек быть и не переставал.