Птицелов

Оказался в комиссии по готовности к юбилею — двое из Москвы и я. Сначала отправились в Новгород. Обошли все разрушающиеся церкви, обошли кремль, попили хмельной медовухи, в театре пообщались с заслуженным артистом, который всю жизнь играл Ленина.

Он настолько, по Станиславскому, вжился в образ, что не поверить ему было никак не возможно. Один в один. Он, естественно, картавил, двигался и жестикулировал по Ильичу, и также большие пальцы рук закладывал под жилетку, как будто собирался танцевать еврейский фрейлекс на свадьбах или бар-мицвах. В этот раз он и был в жилетке Ильича. Потрясающе.

Тем же летом полетели в Волгоград. На аэродроме нас встретила классическая черная «волга». Проезжая мимо массивного административного здания, я увидел на фронтоне солидными, основательными буквами — «СЛАВА ЗАЩИТНИКАМ ВОЛГОГРАДА». Спросил: «А кто защищал Волгоград?». Ответа не получил. Мамаев курган не понравился. Большая рука с вечным огнем в центре зала напугала, и скульптурные изображения героев показались лишенными одухотворенности, плоть и мощь. Может, так и надо? Там же, в городе на полтора дня я влюбился. На пароходе мы пошли на остров Крит, был такой небольшой островок на Волге. По возвращении получилось стихотворение:

И вот впервые и неистово
Вне всех обид
Ждешь отправленья
С шумной пристани
На остров Крит.
Какие-то минуты хода —
И ты в песках,
И — камнем с борта теплохода
Твоя тоска,
И нет ее тяжелой власти.
Когда б ты знал,
Что станет памятью и страстью
Речной причал,
Что так приходит отрешенность
С теченьем Волги,
Ты б настоял свою влюбленность
На чувстве долга,
И верил горестно и нежно,
Следил бы пристально,
Как расстается неизбежность
С нагретой пристанью.

* * *

Между тем, жизнь, которая выбрала меня, шла своим чередом, чтобы я не скучал, и чтобы ей было что показать и предъявить мне, как доказательство.

Летом мою тогдашнюю жену пригласили в первый отдел завода, где она работала, и предложили отправиться домой для проведения обыска по постановлению прокурора. Пришли к двери:

— Открывайте.

— Без мужа не открою.

— Придется ломать.

— Ломайте.

Ломать не стали:

— Где муж?

— С ребенком на даче.

— Поехали.

Ребенка оставили под присмотр и вместе вернулись в город на такой же похожей черной «волге», как когда-то. У двери в квартире первый «следак»[82] спросил, есть ли у меня что-либо незаконное для предъявления.

— Книги Солженицына в целлофане упакованы в сливном бачке туалета. Но незаконно предъявлять не стану.

Пошли в комнату. Второй сотрудник остался у двери. Первый подставил стул, чтобы добраться до платяного шкафа. Жена сказала:

— Снимите ботинки.

Снял. Проверил все аккуратно сложенное постельное белье, потом обратился книжному шкафу и надолго застрял там. Прошло уже несколько часов. Перебирая мои бумаги мельком, но зыристо, профессионально, спросил:

А кто это вас так избил?

Это был рассказ «Каникулы в августе». Я ответил:

— Это литература. Если Лев Толстой пишет от лица «Холстомера», он что — мерин? Автор и его персонаж разнятся.

Следак нашел-таки, что искал. Молодец. В одной из записных книжек, листок с фамилией и телефоном студентки, которая на Техноложке,[83] передала мне от Вайля доклад Хрущева на двадцатом съезде.

Потом в прокуратуре на ул. Белинского мне продемонстрировали мои показания 57 года. Боже мой — еще почти школьный, не устоявшийся почерк. Ностальжи!

На следующий день я случайно обнаружил-таки этот чертов доклад и отнес в прокуратуру для приобщения к настоящему делу.

Пришлось лететь на суд в Калугу[84].

В «приличной» гостинице места были заняты участниками съезда картофелеводов, я у стойки администратора увидел академика Сахарова, который объяснял администраторше, что он академик, герой труда и лауреат, и так далее. К нему прониклись.

Процесс был закрытым: только обвиняемые, свидетели и Сахаров. Перед зданием суда были посвященные в существо дела. На тротуаре все осыпано желтыми и красными опавшими тополиными листами. Красивый, уютный город, он понравился мне с первого взгляда.

В комнате свидетелей я сел у окна за столиком у телефона. Потом пришел громогласный Орловский[85] и начал говорить. Очень громко, как обычно. Я выдернул телефон из розетки, и тут же возник судебный клерк и потребовал вернуть телефон, потому что это непорядок.

Когда я вошел в зал, там уже была публика. На трех или четырех рядах амфитеатра — одинаково в темных пиджаках внимали процессу участники специального семинара сотрудников госбезопасности. Мне они показались вольнослушателями университета им. Патриса Лумумбы.