Птица-пересмешник

В общем, две недели Питер работал как вол, но, слава Богу, в конце этого срока все было в ажуре. Были подготовлены спальни для размещения гостей; приведены в порядок дорожки для церемониальных маршей; губернатор написал великое множество речей и усердно тренировался перед зеркалом; знамена и флажки выстирали, а флагштоки отчистили от ржавчины; зенкалийский оркестр репетировал так, что вокруг дохли мухи, а у прохожих начинали болеть здоровые зубы. Правда, не обошлось без происшествий. Проверяя пушки, из которых предполагалось дать салют в честь высоких гостей, королевские гвардейцы по ошибке зарядили их боевыми снарядами и, к величайшему неудовольствию его величества, пробили в стене дворца огромную брешь. Весь Зенкали был на грани истерии; даже такая тварь, как кобра, и та не вынесла всеобщей суматохи. Решив покончить с собой, она заползла в единственный в городе генератор и замкнула его. В результате весь остров мгновенно погрузился во тьму. Свет, конечно, дали, но до этого целые сутки искали механика, который осмелился бы извлечь из генератора мертвую диверсантку. Хуже всего было то, что из-за отсутствия электричества потекли холодильники: растаяли все запасы мороженого, протухли все приготовленные для торжественных обедов скоропортящиеся продукты. Радовался этому один капитан Паппас — ему предоставилась возможность лишний раз сгонять в Джакарту за новыми припасами. Была от этого происшествия еще одна неприятность: пастух затемно гнал по городу, на базар стадо коров, когда  Дзамандзар внезапно погрузился во мрак. Обезумевшие от страха животные, обратившись в бегство, снесли и втоптали в грязь один из великолепных шатров, сооруженных для приема высоких гостей, к тому же — вследствие нервного потрясения — изрядно удобрив его своими лепешками. Понадобился напряженный пятидневный труд двадцати пяти дюжих прачек-мужчин, чтобы шатер снова стал соответствовать всем требованиям гигиены и засверкал, как прежде. К тому времени, как все это закончилось, Питер почувствовал острую необходимость отвлечься и позвонил Одри. 

— Ну так как, — спросил он, — ты еще не отказалась от мысли съездить в горы и исследовать долины? Я чувствую, что, если не вырвусь и не спрячусь подальше от этой суматохи, то могу угодить в сумасшедший дом.

— Не отказалась! — сказала Одри. — А когда ты хочешь ехать?

— Я заскочу за тобой завтра утром. Часиков в восемь, о'кей? Возьмем консервов на сутки и кучу всяких фруктов.

— Я испеку в дорогу роскошный пирог, — сказала Одри. — Можешь поверить на слово, у меня пироги всегда отменные.

Он уже собирался положить трубку и выпить прохладного пива, когда появился Эймос.

— Пожалуйста, сахиб, — сказал он. — Масса Друм пришел.

Питер недовольно заворчал. Друм, так и не добившись аудиенции ни у Кинги, ни у Ганнибала из-за чрезмерной занятости последних предпраздничными хлопотами, видел в Питере свою последнюю надежду. Не проходило и дня, чтобы он не звонил по телефону с просьбой об аудиенции, а теперь вот явился собственной персоной.

— Чер… — начал было Питер и осекся. — Я хотел сказать, замечательно! Эймос! Пригласи посетителя войти.

Друм робко вошел в комнату, и Питер с любопытством взглянул на него. У посетителя, ростом не выше первоклассника, была голубиная грудь, худые ноги и небольшое искривление позвоночника, в результате чего голова выдавалась вперед, как у грифа. Его гладкие жирные волосы были полны перхоти. Бледно-голубые, словно вешняя вода, глаза вылезали из орбит; он постоянно шмыгал носом, причем с регулярными интервалами, хоть по секундомеру проверяй. Неуверенно покачиваясь, он двигался по комнате боком, — походкой краба, обнажая жалкие остатки желтых зубов меж бескровных губ в попытке изобразить некое подобие улыбки. На нем были длиннющие шорты, закрывавшие его некрасивые ноги ниже колен и потому походившие скорее на высоко подшитые брюки; его серая тропическая куртка, надетая поверх давно не стиранной рубашки, когда-то, должно быть, сияла белизной, а оттопыренные карманы, похожие на ласточкины гнезда, были набиты несметным количеством вещей: тут были и жестянки, и коробочки, и увеличительные стекла, а также небольшая сетка и моток бечевки. «Как это в одном человеческом существе могло соединиться столько непривлекательных черт?» — подумал Питер. Ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы пожать большую, влажную, с длинными грязными ногтями руку, протянутую гостем.

— Я очарован, мистер Флокс, — сказал гость. — Вы так добры, что уделяете мне внимание.

Он шмыгнул носом и вытер его тыльной стороной ладони. Голос был резким, гнусавым, а речь — снисходительная, педантичная, как у профессионального  лектора.

— Рад познакомиться с вами, — сказал Питер, слегка ошалевший от жутковатого, но все-таки обаяния. Он-то думал, что гость, судя по внешности, будет вовсе несносен. — Не желаете ли пропустить по маленькой? — спросил он. — Садитесь.