Псы войны

— Там я научился быть послушным. Меня таскали к психиатру, который старался взбесить меня, и тогда его громилы били меня башкой о стену. Я улыбался… В конце концов меня перевели в общую палату. Там было хорошо. Медсестры, разные наркотики. Я прошел через все, Конверс, — ничего не пропустил, как ты думаешь. Там были придурки, выступавшие за гражданские права. Был парень, который поселился в гостинице в Мобиле, питался одними маисовыми лепешками и пытался передать энергию своей любви всей Алабаме. Был среди нас поэт-битник, который разукрасил свой твидовый спортивный пиджак кусочками салями. Был и настоящий мистер Чистюля[84] — он собирался подать в суд на «Проктер энд Гэмбл». Еще один парень называл себя Фредом Уорингом[85]. Другой как-то взял обрез и пристрелил четырех секретарш в колледже Адельфи. Не посиди я в психушке, нам с тобой и говорить было бы не о чем, а так другое дело — там те же наркомания и политика, что и на воле. Но, приятель, меня не хотели выпускать. Я уж и не надеялся выйти на волю. Дело-то было громкое.

— Ну ладно, — сдался Конверс. — Чего ты натворил?

Данскин удовлетворенно кивнул:

— Знаешь Бруклин?

— Естественно.

— Представь себе: суббота, вечер, — начал Данскин свою историю, — Флэтбуш-авеню, кинотеатр «Лидо». Показывают «Искателей»[86]. В главной роли Джон Уэйн.

Мне семнадцать, я — первокурсник в Бруклинском колледже. Девственник. Ни разу еще не имел девчонки. Итак, субботний вечер и я один иду в кино.

Только собираюсь купить билет, как вижу, контролер направился в уборную. Так что я прошу кассиршу просто разменять деньги и как ни в чем не бывало прохожу себе в зал. Обхожусь без всегдашнего пакета попкорна и усаживаюсь на любимое место. Слева в первых рядах.

Очень скоро слышу шум сзади и понимаю: проклятье, меня засекли. По рядам идет билетер со своим фонариком. Билетер — знакомый парнишка, Брюс. У нас с ним давняя вражда. Брюс стоит и светит мне в лицо, я начинаю нервничать.

Брюс — большой умник. Поэтому у него всегда было много девчонок, и тогда у него была подружка, сестра одного знакомого парня, красивая безумно. Брюс — прекрасный спортсмен. Брюс получил стипендию Корнеллского университета.

Вот, значит, Брюс светит мне в лицо и говорит — культурно так, как абитуриент Корнелла: «Ага, Данскин, умный малый, где твой билет?»

Данскин поежился и изобразил фальцетом, как он ответил Брюсу: «У меня нет билета, Брюс. Я его потерял», и продолжил рассказ:

— Ну вот, он засмеялся. Говорит: «Ты был с другим парнем, вас было двое, где он?» Я говорю — быстро сообразил: «Нет, Брюс, я был один».

Тут и администратор подошел, стоят они оба надо мной, слепят фонариками и смеются. «Данскин, — говорит Брюс, — прошу тебя пройти со мной». Они ведут меня по проходу мимо человек двадцати, которых я знаю или которые знают меня, к будке кассира.

«Вот здесь покупают билеты», — говорит Брюс. И перед тем как вернуться в зал, смотрит на меня с насмешкой, еле уловимой: какое, мол, ты ничтожество, Данскин, какой неисправимый идиот, какой дурак!

Данскин вздохнул:

— Нечего и говорить, что у меня пропала всякая охота смотреть кино. Я пошел домой и думал только о том, как после кино Брюс встретится со своей подружкой, как станет рассказывать ей эту историю. Как они будут смеяться надо мной — идиотом, потешным недоумком. Как она скажет Брюсу, какой он умница.

Я пришел домой часа через два и сел за свою коллекцию марок. Это всегда меня успокаивало. Только в этот раз не получилось. Понимаешь, я не мог заставить себя не думать о том, что случилось. Я понял…

Он повернул к Конверсу искаженное яростью лицо. Конверс смотрел перед собой, на дорогу.

— Я понял: это всё. Ничего другого не остается. Абсолютно никакого выбора.

Первым делом я взял всю мою коллекцию марок — а я собирал ее с шести лет, — пошел в парк и выбросил в озеро. На меня там могли напасть. Мог арестовать полицейский. Но ничего такого не случилось. Потом я залез в отцовский грузовик и взял монтировку. Позвонил матери Брюса, и она сказала, что он отправился на свидание и вернется поздно.

На Нью-Утрехт-авеню, между остановкой метро и домом Брюса, есть спортплощадка. Там я и поджидал его, сидел на скамейке, держа монтировку на коленях. Было часа четыре утра, когда из метро вышел Брюс. Он не видел меня, я застал его врасплох. Я был осторожен, потому что он владел карате и уделал бы меня, правильно?

Когда он увидел меня, то сразу все понял. Понял, что ему конец.

Первый удар — по лицу, и он на земле. Никакого карате. Вскрикнуть не успел. Я просто стоял над ним и бил! За то, что у него есть подружка. За то, что ему дали стипендию в Корнелле. За его взгляд. Бил, бил, бил, бил, бил. Не переставая, и Брюсова насмешливая ухмылочка, и его стипендия превратились в сплошное месиво на асфальте. В домах зажглись все окна, примчались три сотни копов, а я все колошмачу подонка, и спортплощадка была похожа на мясной рынок.

— И они посадили тебя в психушку.

— И они посадили меня в психушку, — кивнул Данскин. — Я прикинулся сумасшедшим. Нес околесицу, декламировал Гейне. Девять лет. Вот так.