Другой пример из XI века приводит более полный ряд родственных понятий:
«
Скрень – это шутка, скреневанье – шутка, кощунство. Кощунами в старину называли нечто, вроде былин или песен, исполнявшихся волхвами. Но в данном случае подразумевается, скорее, пустословие. То есть пустое проведение времени за шуточками и праздной болтовней.
Кроме того та эпоха знала «пировные игры», очевидно, увеселения театрального вида, проводившиеся для гостей во время пиров скоморохами. И «игры позорование», что означает игры-зрелища. Сюда относили и песни, и гусли, и лики, то есть игры в личинах, и все различные игры, искореняя наследие дохристианской культуры и весь прежний образ жизни русского народа.
Поэтому, когда в церковных книгах встречается упоминание «бесовских игр», надо понимать, что речь идет не вообще об играх, а именно о том, что было врагом правящему культу: «
Но существовали и другие способы понимать игру, причем, судя по редким примерам, достаточно глубокие и иносказательные:
«
Игра пред градом могла быть как празднеством, так и военными действиями. Точнее, неким игровым действием под стенами осажденного города, призванным оскорбить и поддразнить горожан.
Еще один пример переносного использования понятия «игра»:
«
Вполне естественно, что в быту человеку Древней Руси были известны и детские играния, и детские игралища, то есть игровые площадки.
В статье «Играти, играю» Срезневский выделяет семь значений слова играть.
«–
Безусловно, к этому надо добавить изображение роли, поскольку ранее были помянуты скоморохи и лицедейные игры.
Упомянутая игра младенца в утробе матери – широко распространенный в средневековье образ, обозначающий движение плода. Светлана Толстая подметила, что «
Все это означает, что к одиннадцатому веку основными значениями слова играть было:
Это частично совпадает с мнением «Старославянского словаря» под редакцией Цейтлина, Вечерки, Благовой:
«
Радость определенно не случайна, и ее придется рассматривать качеством или свойством игры как таковой. При том, что мы столь же плохо понимаем, что такое радость, сколь хорошо умеем ее чувствовать, с радостью все же все относительно явно. Гораздо сложней понять, почему в древности игра все время сопоставляется с шуткой.
И я могу высказать лишь одно предположение: шутка означает некую двойственность, игра – это не взаправду, это в шутку, это не в самом деле. При этом игра, безусловно, взаправду, даже если русская поговорка и говорит: то не игра, что взаправду пошла. Игра увлекает, захватывает, но ты всегда знаешь, что лишь изображаешь то, что изображаешь.
Поэтому шутка тесно смыкается с позором. Играя во что-то, ты становишься кем-то, кто этим живет. Но при этом у тебя усиливается осознавание себя изображающим это в игровом мире. Это игра для себя. Но отсюда лишь один шаг до игры для других, сценической игры. Игра как шутка прямо переходит в театральную игру. Тут все просто.