Наряду с nous poietikos существовала еще одна «теофания», сыгравшая решающую роль в средневековье. Это была фигура Sapientia Dei. В поздних пассажах Ветхого Завета, в которых чувствуется влияние гностиков (Притч, 8:22)[144], в собрании притчей Екклезиаста, Премудрости Иисуса сына Сирахова и апокрифической Премудрости Соломона мудрость Божья проявляется как творческая pneuma, женская по природе своей. Эта божественная ипостась была прежде Бога и была «госпожой работы», когда он завершил процесс творения. Она выступает как фигура, параллельная семитской богине любви и богине-матери ближневосточных религий, обладая качествами Эроса, поскольку она «благожелательный к человеку» (philantropon) дух. Поэтому Она ответственна за примирение оппозиций, содержащихся в ветхозаветном образе Бога [20].
Если nous poietikos воплощает собой божественный творческий разум, то Sapientia Dei представляет более sympnoia, всеобщую психическую взаимосвязь во вселенной посредством духа любви. Этот женский творческий дух божественной любви, персонифицированный в виде Фатимы (Fatima), играет огромную роль в исламском мистицизме [21]. Поэт Джаладдин Руми[145] сказал о ней: «Женщина — это луч божественного света, воплощающий чувственное желание. О ней должно говорить как о творце, а не творении».
В христианстве она ассоциировалась с Марией. В этой фигуре человек переживал знак «божественного сострадания» к своему творению [22]. В одиннадцатом и двенадцатом веках эта персонификация приобрела особенное значение в схоластике, но даже до этого необходимо упомянуть еще одного мыслителя — Иоанна Скота Эриугену (800–877)[146]. Он описывал процесс творения (базируя свое мировоззрение на учении Псевдо-Дионисия Ареопагита) как передачи божественного совершенства от ничто, лежащего в бесчисленных формах за гранью бытия и небытия [23]. Это совершенство является, в первую очередь, оплодотворяющей силой, «безмолвно пребывающей в тайнах природы» [24]. Затем Бог своей мудростью, «через которую он познает себя», сотворил мир [25]. Эта мудрость есть первопричина, которая не только в Боге, но она и есть сам Бог [26].
Sapientia Dei, таким образом, является образом изначального единства, распространяющего себя в бесчисленных древних формах, которые, тем не менее, остаются внутри изначального единства (сегодня мы можем назвать эти формы архетипами). Согласно Эриугене, эти формы обладают собственным сознанием, и он называет их также идеи (ideae) или прототипы (prototypai) [27]. Другие теологи, к примеру Гуго Сен-Викторский[147], называют Sapientia Dei образцом вселенной или archetypus mundus, образом в божественном разуме, согласно которому Бог сотворил видимый мир [28].
Так как Бог сотворил мир «согласно мере, числу и массе» (Премудрость Соломона 11:21)[148], то Sapientia Dei приравнивалась к математическому порядку творения [29]. Для теологов того времени Sapientia также обладала качествами Эроса, что нашло свое выражение в теории Фомы Аквинского о пророчестве. С его точки зрения, существует два вида знания об истине. Первый — это спекулятивное знание божественных тайн, которое можно открыть кому-либо. Второй тип — «знание аффективное», то есть получаемое внезапным озарением, когда божественная любовь взывает из глубин к человеку [30] Это так называемое donum sapientiae [31] Sapientia содержит в себе более тайны, нежели простой веры [32]. Как фигура женская, она тесно связана с чувствами, фактором, который мы также обязаны принимать во внимание в связи с идеей синхронистичности, поскольку смысл есть не только результат размышления, но и нечто определенное чувством.
Вдобавок к этому Sapientia Dei соотносится с математическим порядком бытия. Этот порядок отчасти можно назвать арифметическим, базирующемся на числовых отношениях, и также геометрическим, в виде бесконечного круга, «центр которого везде, а окружность нигде» (Читателя, интересующегося историческими корнями этого высказывания, я отсылаю к работе Дитера Манке (Dieter Mahnke) Unendliche Sphäre und Allmittelpunkt («Бесконечная Сфера и Всепоглощающий Центр») [33].
До того, как мы обратимся к дальнейшему изучению исторического развития математического образа Бога, я бы хотела поднять еще один аспект принципа синхронистичности Юнга, для чего приведу далее большую цитату из Юнга: