Псевдоним «Эльза»

– Да, так и было, – подтвердила Маша. – Она бы убила меня, это точно, я стреляла в рот, – призналась она с горечью. – В отчаянии, это правда. Но моя кошка Краля спасла меня. Она толкнула мою руку, и пуля прошла так, что не задела ничего жизненно важного. Правда, она раздробила мне челюсть, и я лишилась возможности говорить на много лет. Барон Маннергейм забрал меня из французской клиники, где никто меня не лечил, и привез сюда, в Финляндию. Все эти годы он заботился обо мне. Благодаря его стараниям мне сделали первую операцию, после которой вернулась речь. Но, к сожалению, организм не справился с нагрузкой, простудная инфекция дала осложнение – воспалилась бедренная кость, которую использовали, чтобы восстановить челюсть. Меня мучили боли при малейшей нагрузке на ногу. Иногда я почти не могла ходить. Но сейчас вторая операция прошла успешно, боль исчезла. Густав постоянно заботиться обо мне, – призналась Маша. – С ним я утешилась. Я не скажу, что счастлива. Столько пережито, – наверное, я забыла, что это такое, счастье.

– Барон Маннергейм ухаживал за тобой ещё в Петербурге, – Катя опустила голову. – Он заботится о тебе. Я могу только порадоваться за тебя…

– Катрин, ты должна знать, и я специально просила мадам де Кле, это врач из Германии, который делал мне операцию…

– Она же и представитель рейхсфюрера? – поинтересовалась Катя.

– Мне ничего об этом неизвестно, – ответила Маша честно. – Я просила мадам де Кле дать нам время, чтобы поговорить, – продолжила она поспешно. – Я хотела, чтобы ты знала, я ни в чем тебя не виню. Я много думала, переживала про себя, всё снова и снова прокручивала в памяти. Гриц так решил. Он решил так, как он решил. И ни ты, ни я, мы уже не узнаем, почему, он нам не расскажет. Его давно уже нет в живых…

– А на месте его могилы в Ростове клуб народного казачьего танца, который организовали на бывшем кладбище, – добавила Катя.

– Я хотела сказать тебе, если ты хочешь остаться здесь, в Финляндии, или переехать, например, во Францию, Густав поможет тебе. Здесь, в Финляндии, тебя никто не тронет, – пообещала Маша, но тут же исправилась, – ну, пока большевики не захватили нас, конечно. Но я уверена, Сталину это не удастся…

– Великая княгиня Мария Павловна совершенно официально назначила меня ответственной за твое самоубийство, – ответила Катя жестко. – Она сказала об этом всем своим приближенным, ей никто не посмел возражать…

– Мария Павловна не знала, что я осталась жива, – Маша наклонилась вперед, прикоснувшись рукой к Катиной руке, лежащей на подлокотнике кресла. – Если нужно будет, я смогу изменить это мнение, это не так уж сложно…

– Но ни ты, ни я не сможем изменить другого, – Катя снова опустила голову. Чтобы не было видно слез, которые душили её. – Ни ты, ни я уже не сможем изменить всей моей прошлой жизни, той, которая прошла со времени смерти Григория и до сегодняшнего дня. – Она старалась говорить спокойно, но голос дрожал. – Ни ты, ни я не сможем изменить того, что я служила в НКВД и остаюсь сотрудником до сих пор. И даже если эмиграция мне это простит, Сталин меня не простит никогда. У них много агентов, во всех странах, они меня найдут, где бы я ни спряталась, и прикончат, это однозначно. Мне уже не уйти от них. К тому же в лагере остается человек, который стал близким мне после смерти Григория, генерал Алексей Петровский, – призналась она. – Он из разночинцев, был студентом в 1917 году, поверил большевистским идеям, в то, что возможно равенство между людьми, что можно жить по справедливости. Всю эту справедливость он в полной мере испытал на себе во время допросов в НКВД, когда его арестовали и пытали по делу маршала Тухачевского. Приговорили к расстрелу, потом отправили в лагерь. Он не раз пожалел, что пошел за большевиками. Сейчас я не знаю, что с ним. Мне говорят, он в лагере, но я не исключаю, что он давно мёртв, и они лгут мне, чтобы я делала то, что им нужно. Но всё-таки есть надежда, очень маленькая, Мари, но есть. Надежда на то, что Алексей жив, и рано или поздно они его отпустят. Они так вычистили всю армию, что там не осталось ни одного по-настоящему грамотного, талантливого командира. Только комиссары-болтуны и трусоватые подхалимы вроде Тимошенко. Это сейчас хорошо покажет война. Сталин ещё пожалеет, что ввязался. Тогда, возможно, он сменит гнев на милость. И тем, кто выжил, вернут свободу. Только это надежда поддерживает меня, только на ней я держусь, – Катя сжала кулаки, чтобы не разрыдаться. – Алексей – единственно близкий мне человек, я совсем одна. И я только молю Бога, да, да, я молю Бога, как бы они ни убеждали, что Бога нет, чтобы он вернулся до того, как я умру. У меня в голове застряла пуля, – призналась она. – Чекистская пуля, – она усмехнулась горько. – Меня ведь тоже расстреливали. Тоже чудом живой осталась. Но эту пулю, которая застряла в голове, московские врачи оперировать не решаются, а к иностранным специалистам, как ты, я обратиться не могу. Я на секретной работе. Поэтому должна терпеть. Ради интересов государства.