Прыжок в длину

Рекомендации ясноглазой знаменитости Ведерникова не интересовали совершенно, упомянутые «друзья» виделись ему фигурами условными, вроде прекрасно одетых манекенов, готовых слушать любой человеческий бред. Но сам факт распознания индивидуальных сумеречных зон, совет к ним готовиться – это говорило о некоторой душевной тонкости, скрытой под крашеным позитивом. Ведерникову были знакомы, ох как знакомы эти тягучие приступы, накрывавшие всегда в одно и то же время суток – около десяти вечера, примерно через час после того, как за Лидой захлопывалась дверь. Зимой окна дома напротив светились мутно, как просроченные микстуры, летом тень того же дома, косая и длинная, наползала на глубокий, точно провалившийся двор, оставляя яростно желтеть клин озаренной лохматой травы, – а в квартире что-то неприятное копилось по углам, и сердце сжималось так, будто стряслось что-то непоправимое, а Ведерников не узнал, пропустил. Кирилла Николаевна верно диагностировала сумрак – только вот подготовиться к нему было невозможно.

И еще одна брешь зияла в стройной философии Жизни За Один День: помимо дня, существовала ночь. Ночь, способная вытянуть душу, забрать все хорошее, что, предположим, удалось накопить в дневные часы. Как разбираться со своими сновидениями, в которых культи Ведерникова то срастаются в тяжелый, кособокий рыбий хвост, то вытягиваются, множатся числом, влачатся за Ведерниковым, будто две связки сосисок, или превращаются вдруг в совершенно чудовищные ноги, громадные, мертвенно-белые, с весьма условными, почти квадратными ступнями, прилипающими к тому, что во сне служило полом помещения или поверхностью земли? Все дело в том, что Ведерников своих живых ног уже не помнил, да еще примешивалась размещенная матерью фотография. Интересно, как Кирилла Николаевна справляется со своими ночными кошмарами? Их не может не быть, наверняка в них сыро, холодно, гулко, осклизло, а наверху слабо светится круг, пересеченный веткой. Философия ее, такая по виду простая и крепкая, прятала уязвимость, которую Ведерников угадывал, а все остальные не видели в упор.

* * *

И то сказать: одноногая знаменитость развила такую бурную деятельность по утверждению позитива, что депрессивность была бы в этом контексте попросту непрофессиональна. Кирилла Николаевна занималась, например, верховой ездой: самостоятельно поднимала себя в седло, с одной лишь угловатой запинкой на полпути, и лошадь под ней, крупная, рыжая, изгибом шеи и игрою жил напоминающая арфу, ритмично переступала по кругу, по мягкому песку, деликатно потряхивая напряженную наездницу. Кирилла Николаевна также управляла спортивным автомобилем – широким и раскосым черным зверем, припадающим к асфальту. Еще она создавала художественных кукол, ярких, как попугаи, специально для слепых и слабовидящих деток: выставки ее работ прошли в Венеции, в Мюнхене, в Стамбуле. Кирилла Николаевна с большим успехом участвовала в модных показах: ее немного сбивчивая, как взволнованная речь, торопливая походка отличалась от высокой и хваткой поступи профессиональных моделей, но улыбка ее, когда она на ритмическую секунду замирала на самом краю подиума, у обрыва к чинным, все нога на ногу, зрительским рядам, вызывала в этих рядах шквальные аплодисменты.

Кириллу Николаевну часто приглашали на телевидение. Там она, непосредственная и милая, в кружевном воротничке и короткой клетчатой юбке, приоткрывавшей неодинаковые коленки, увлеченно спорила с гладкими, в прекрасных сединах дядьками из Государственной Думы, с короткошеими, в крупных бусах тетеньками из разных министерств, а также с угрюмыми писателями и развеселыми ресторанными критиками, с мучнистыми, усатыми старухами-правозащитницами, похожими на бабочек-ночниц, и с ослепительно юными пиарщицами, похожими на хищных стрекоз. Все интересовались мнением Кириллы Николаевны по поводу налоговых законопроектов, дистанционного образования, прав сирот, судьбы ветхого жилого фонда, издательской политики, кружевного женского белья. Высказывания знаменитости были до крайности банальны и до крайности оптимистичны, и все это было бы нестерпимо, кабы не ее левая, слишком твердая ножка, блестевшая деревянным глянцем сквозь тонкий чулок. Только темно-бурый фон инвалидности допускал позитив, делал его актуальным там, где уместными считались ирония, всеобщая деструкция и прогнозы апокалипсиса в самых разных областях. Это и придавало Кирилле Николаевне уникальную ценность, потому и суетились вокруг нее аккуратные телевизионные девицы, первой подавали на подносике кофе под принужденными улыбками восковых сановников и нагримированных в четыре слоя эстрадных звезд.