Прыжок в длину

Встав криво, почти впритирку к почтенному, сто лет не мытому «ниссану», негодяйчик аккуратно выпростался с водительского места и тотчас нырнул в багажник. Оттуда он восстал, весь увешанный коробками, оклеенными разных цветов подарочной бумагой, с преобладанием синего и золотища. Коробки громоздились выше Женечкиной головы, и с ними негодяйчик сделался похож на гроздь квадратных воздушных шаров. Теперь объект был совершенно беззащитен. На ощупь, со второй попытки захлопнув гавкнувший багажник, негодяйчик осторожно двинулся к своему подъезду. Он поворачивался то одним боком, то другим, дотягиваясь медленной ножищей до того пятачка, который видел сквозь неудобный, вихляющий груз. Вдумчивая походка негодяйчика всегда напоминала разучивание танца, а теперь это был конкретно вальс, в котором никак, ни с какого подхода не удавался завершающий резкий пируэт.

Вот он, счастливый случай! Нарочно пришаркивая, чтобы негодяйчик не узнал знакомых инвалидных шагов и не развернулся здороваться, Ведерников поспешил ему вдогонку. На пути его встал сырой кустарник. Тут все жители спокойно шли к подъездам по газону, по черным тропинкам среди рябого, с обледенелым кружевцем снежка, но Ведерников, помня про свое падение на скользком, не рискнул. В обход оказалось далековато. Ведерников, спеша к своей и Женечкиной погибели, все время оглядывался на маячившие сквозь кусты подарочные коробки с бантиками. Когда же он наконец завернул на дорожку, ведущую к подъезду, негодяйчик, собрав свою гроздь потуже, тянул указательный к тупеньким кнопкам кодового набора. «Ну, давай, оступись, задержись», – мысленно заклинал его запыхавшийся Ведерников. И сразу негодяйчик оступился, коробки косо переклинились, из брючного кармана выскочил пухлый, упругий бумажник, и, прикованный цепью, закачался между ног негодяйчика на манер путаного маятника. Но замок уже пищал, открываясь, железная дверь ослабила хватку и отошла, и негодяйчик, подтягивая бумажник повыше, увернулся со всеми коробками внутрь.

«Что ж, так, может, даже лучше», – с непонятным облегчением подумал Ведерников. У него никак не получалось отдышаться. Ледяные на ощупь кнопки набора прыгали в глазах и под пальцами, а когда тяжеленная дверь с надсадным стоном впустила его в подъезд, одноглазая грязная кошка, от которой глухо воняло мазутом, принялась с мучительной дрожью тереться, оплела протезы и трость. Далеко наверху саданулся и с лязгом раскрылся доехавший лифт, потом донеслось бренчание увесистой грозди ключей, гром дверного железа, клацанье, тишина.

Ведерников знал, что негодяйчик живет высоко, но все-таки не стал вызывать ненадежную, с прыгающим полом кабину, единственно чудом не застревавшую между этажами. Он понимал, что ему помешает все, что только сможет помешать. Поэтому он, успокоив дыхание, полез, чувствуя на трехтактном мерном подъеме, какими мускулистыми стали его загрубевшие культи. Жизнь подъезда проволакивалась мимо вверх и вниз, пару раз из близкого лифта слышались голоса; лестница же казалась местом одичалым и заброшенным, распыленные из баллонов граффити создавали впечатление, будто здесь чадили факелы и горели костры. Негодяйчик откроет дяде Олегу, не сможет не открыть. Наверняка он в квартире один. А если даже не один – придумается что-нибудь. Вот и седьмой этаж.

Пару раз Ведерников уже стаивал здесь. Ему были знакомы, точно из детства, зашорканные коврики перед четырьмя квартирными дверьми, кем-то вынесенное на площадку чахлое растение в земле, похожей на заплесневелый черный хлеб. Должно быть, в существовании бывают минуты, равные годам, когда обстановка входит в сознание будто родная. Нужная кнопка звонка была истерта в скорлупку. Теперь настало время напоследок подумать о собственной жизни – но думать о ней было решительно нечего. Крепко взяв угревшийся «макаров» за рукоять и сдвинув предохранитель, Ведерников, с ломотой во лбу, потянулся звонить.

Но не успел он выдохнуть и дотянуться, как с железной дверью перед ним начали происходить перемены. Горевший желтой точкой стеклянный глазок сперва затмился чьим-то присутствием, а затем внезапно выпал, будто монокль из глазницы, и звонко заплясал по кафелю. Вслед за этим железо истончилось, вспучилось, грузно заколыхалось, с серой радугой на боку, будто огромный мыльный пузырь, и из пузыря вылупился, едва не наступив Ведерникову на ботинок, папаша Караваев, весь очень розовый и распаренный, с мокрыми колечками на груди, в растворе халата.

«Олег, какими судьбами! – радушно воскликнул плотненький фантом. – Вы к нам?» «Ну, некоторым образом», – пробормотал Ведерников и попятился. Халат на папаше Караваеве был роскошный, епископского лилового велюра, завязанный на пояс с золотыми толстыми кистями; по контрасту с халатом, тапки на бабьих, с полными икрами, ногах болтались обтрепанные и напоминали лепешки кактусов. «Это мне сын из Турции привез, – хвастливо сообщил папаша Караваев, заметив, что Ведерников смотрит на халат. – Никогда пустой не приезжает, всегда с подарком. Так вы, стало быть, к нему?»