«Олег, я тебе пишу в седьмой раз, ты не ответил ни на одно мое письмо. Я тебя чем-то обидела? Меня скоро выписывают. Скоро увидимся. Я бы хотела понять, что с тобой происходит. Я на тебя совсем не обижаюсь, только волнуюсь за тебя. Валерка должен в марте перевести тебе аванс за фильм. Я часто вспоминаю наш парк, наши прогулки. Сообщи, пожалуйста, как твои дела».
Ведерников действительно не отвечал Кире. Можно ли сообщить что-то о себе своему прошлому? Наверное, стоило набарабанить пару строк, отговориться напряженными тренировками, усталостью, ночными болями в культях, ставших там, где прилегали гильзы, багровыми и жесткими, будто копченые колбасы. Но Ведерников не хотел и этого. Он больше не ждал Киру, он ждал Женечку.
Негодяйчик ненадолго мелькнул в Москве, к дяде Олегу не заглянул, Ведерников только и увидал с балкона, как Женечка, выйдя из подъезда, совлек с себя бархатистую длинную дубленку и, квадратно-задастый, полез в свой обросший по крыше сахарной коркой металлоемкий автомобиль. Негодяйчика не было еще неделю, блеклый прямоугольник голого асфальта, оставшийся от долго и мертво простоявшей «Волги», с трещиной и остатками травы, похожей на жареный лук, напоминал противень. Постепенно он покрылся ледянистой крупкой, превратился в размазанную тень. «Совсем перестал ребенком заниматься, с фильмом со своим, – ворчала Лида, визжа тряпкой по зеркалу. – Ребенок в Сочи полетел, там бандит какой-то сидит, вертит нашим мальчиком в своих интересах. Женечка золотые слитки в чемодане повез, я хорошо разглядела, пока он золото пижамкой не забросил. Столько растили, себя положили, а если ребенка теперь в тюрьму посадят? Тебе и дела нет?» Ведерников хотел сказать, что спьяну могут померещиться и слитки, и бриллианты, и бомба с механизмом, но, увидав маячившие в зеркале Лидины горькие глаза, осекся.
Когда наконец в прихожей раздался тройной, с придыханием, Женечкин звонок и заговорил его обстоятельный бас, Ведерников разволновался, будто влюбленный, заслышавший предмет своей невысказанной страсти. Перед глазами все плясало, кровь бухала, будто штормящее море. Дрожащими руками Ведерников для чего-то попытался подровнять стопку коробок с дисками, лежавшими кое-как на обеденном столе, но только столкнул всю кучу на пол. Между тем комод с пистолетом был далеко, в спальне. «Вот и я, уф! – объявил Женечка, явившись на пороге. – Дядя Олег, вы в порядке?» Конечно, Ведерников в порядке не был, пистолета не приготовил, и оттого ему казалось, будто негодяйчик застал его в комнате голым. «Проходи, – буркнул он, плотнее запахиваясь в домашнюю растянутую кофту, которая, подобно другой домашней одежде, от изношенности из мужской превратилась в женскую. – Долго же ты странствовал. Садись, рассказывай».
Женечка уселся удобно, плотно. Он буквально излучал самоуверенность, его, похоже, нисколько не смущало трагикомическое альпийское приключение. Негодяйчик загорел, загрубел, неандертальские волосы его отросли и торчали во все стороны, падали на добрые глаза. «Ну, мы с Кирой немного отдыхали, – сообщил он солидно. – Мне пришлось пораньше уехать, бизнес сам по себе не делается. Не хотел ее, конечно, оставлять в больнице. Но она уже поправлялась, сама меня вытолкала. Вы, дядя Олег, как она приедет, ее не ругайте. Она очень боится, что вы скажете». «А ты не боишься?» – вкрадчиво спросил Ведерников. «Боюсь, если честно, через Киру как бы, – с неожиданной мягкостью ответил негодяйчик, глаза его были будто ложки теплого супа. – Нельзя недооценивать женские чувства. Я-то ее оставил в безопасности, в шезлонге, с термосом, с конфетами. А она бросилась за мной. Но я на будущее учту. Женщин надо от мужских дел оберегать».
С этими словами негодяйчик расслабленной обезьяньей пятерней сгреб волосы со лба, и Ведерников, похолодев, увидал у него над плоским местом, где срастались брови, багровую запекшуюся дырку – в точности там, куда Корзиныч напирал стволом, показывая, как надо. «Что это у тебя такое?» – спросил он перехваченным голосом. «Укусил кто-то, – ответил Женечка с легкой досадой, оглядываясь на зеркало, ответившее ему диагональным небрежным приветствием. – Ходили один подвал смотреть под склад, там были такие мягкие комары. Может, и еще кто был, покрупнее. Не заживает который день». «А ты не расчесывай», – счастливым голосом вмешалась Лида, внося в комнату самое расписное блюдо с пышным, как парчовая подушка, мясным пирогом. От этого пирога, пустившего под ножом упоительный сок, вдруг напахнуло былыми временами, маленьким счастьем, ясностью дней. А теперь перед Ведерниковым сидел заматеревший негодяйчик с пулевым отверстием во лбу, еще более живучий, чем виделось в кошмарных снах, – сидел, совершенно неуничтожимый, и преспокойно кушал, обменивался с Лидой ласковыми шуточками, ловко подкладывал Ведерникову на тарелку пирог, котлетку, сыр, виноград.