Прыжок в длину

Положим, Ведерников не собирался участвовать ни в каких соревнованиях, не претендовал на место ни в какой сборной. То, чего от него хотела Кира, было фальшивкой на камеру, муляжом, подлой подменой. Сама она этого совершенно не замечала. Что касается Маркуса Рема – техника у немца была фантастическая. Но в момент отталкивания и взлета Ведерников видел на его искаженном лице все ту же тигриную маску боли, что наблюдал когда-то у баскетболистов-колясочников, что ощущал, пока не отпечатанную намертво, на своей напряженной физиономии, когда скакалка, теряя энергию, начинала хлопать, а культи становились как бревна, пожираемые заживо жирным огнем. Однако паралимпийский рекорд немецкого прыгуна – 7.35 – отчего-то вызвал в душе Ведерникова радостную бурю. Воодушевленный, сам не понимая толком, чем и почему, Ведерников совершил большую ошибку – приветливо улыбнулся балеруну Сереже Никонову, по-прежнему желавшему блистательно сыграть хорошо оплаченную роль. Мать категорически запретила пускать балеруна в спортзал и вообще в офисный центр, и потому Сережа маялся, будто огромная муха, в стеклянном предбаннике, где дуло глухим теплом из заросшей каким-то черным волосом решетки. «Ну что, прыгнем?!» – бессмысленно крикнул Ведерников своему неотвязному двойнику, бодро одолевая визгливый турникет, и Сережа от неожиданности уронил в рябую слякоть свою бутафорскую трость.

Ведерников нуждался в тренере – и тренер, щедротами фильмового бюджета, вскоре появился. Не дядя Саня, конечно: деловитый крупный мужик с простым картофельным лицом, с неприятной манерой как бы умываться всухую шершавой ладонью, фыркать и затем резко взглядывать на собеседника серо-стальными глазами с дробинкой. Мужик представился Олегом Николаевичем и сообщил, что является вторым тренером паралимпийской сборной, а здесь находится только потому, что ему зажали премиальные за прошедший сезон. «Я тебе, тезка, все скажу прямо, потому что я человек прямой, – заявил он, заложив кулаки в карманы тренировочных штанов. – Я тренер, а не постановщик трюков. Дело у нас одноразовое, иллюзий не строй. Ты в возрасте. Интересно, конечно, на тебя посмотреть. Но продолжать в тридцать четыре еще можно, а вот вернуться в спорт уже нельзя. Про Валерия Брумеля слышал? Великий был спортсмен, не чета тебе. Поломался на мотоцикле, боролся как зверь, тридцать операций на ноге, не шутка. Потом вроде бы вернулся на год – и порвал сухожилие, стал совсем инвалид. Так что чудес не жду, и будет у нас с тобой здравствуй и прощай».

На другой же день новый тренер перевел Ведерникова из инвалидского спортзала в настоящий манеж – новенький, недавно построенный, с яркой и свежей разметкой и решетчатым сводом, напоминающим сложной ажурностью космическую станцию. Ведерников совершенно потерялся в этом гулком объеме, не понимал, в какую сторону идти. Девчонки-бегуньи, похожие на сухих кузнечиков, прервали свою голенастую разминку и проводили инвалида долгими взглядами; у одной пушистые волосы, забранные в хвостик, были до боли знакомого цвета, но впечатление испортили узкий, как жила, ненакрашенный рот и выпиравшие ключицы, похожие на деревянную вешалку.

Ускорение на шестидесяти метрах далось Ведерникову удивительно легко: тело помнило, согнутые руки резко пластали воздух, карбоновые лыжи хватко цапали покрытие и толкали вперед и вверх. Проблема обнаружилась при беге с подскоками: Ведерникова заваливало, сносило, сказывалась неодинаковость надстроенных конечностей, левая нога почему-то казалась кривее и короче правой. Выяснилось, что Олег Николаевич умеет материться покруче дяди Сани: периоды, которые он заворачивал, сочленяя немыслимые ингредиенты, напоминали не ругань, а жуткие заклинания мага, встрепанного и с шерстью в ушах. Тренер гонял Ведерникова сперва лениво, потом азартно, потом с какой-то искрящей, радостной злостью. Ведерников у него прыгал на одной толчковой, потом на одной маховой, трусил с медвежьим цирковым приплясом, держа на плечах маленькую штангу. Спутанный энергетический ком в животе управлял болью в культях, как луна управляет приливом. После тренировок Ведерников двигался домой как бы в невесомости, ощущая только тупое давление земли на протезы, на культи, блуждая бессмысленной тростью среди валких, призрачных предметов. На этом пути он, оглушенный обезболивающим, был еще уязвимее, чем в те часы, когда сосредотачивался на ликвидации негодяйчика: казалось, все автомобили Москвы охотятся на Ведерникова, вынюхивают его своими жарко дышащими мордами в пешем потоке, подстерегают момент, когда инвалид, заходя по нелепой касательной, примется ловить такси.