Proxy bellum

— Мы не выстраиваем стратегии от лобового противостояния. Поэтому в них особой нужды нет. В дополнительных.

— Это пока мы не ведем пограничные бои. А потом?

— Потом тоже. У японцев сильно растянуты коммуникации. Что на том театре военных действий очень критично. И нет подвижных соединений для купирования маневренных ударов.

— А штурм городов?

— Там мало капитальных строений. Поэтому авиация, особенно если удастся задействовать дирижабли массово, закроют этот вопрос. Я не думаю, что в тех условиях штурмовые действия оправданы. Японцы не французы. У них довольно высок градус фатализма и наблюдается склонность к ближнему бою. Это может увеличить потери. Вплоть до совершенно неприличных. Разве что штурмовиков туда можно перебросить, как они освободятся… если освободятся…

— Ладно. А как общественное мнение реагирует в Японии на это все? Или по этому вопросу тоже нет сведений.

— Есть. Болезненно. Очень болезненно. Газеты полны желчи и злобы. Общественная дискуссия почти постоянно выходит за рамки приличия.

— Вы об этом судите только по газетам?

— В самой Японии у нас есть небольшая агентурная сеть. И мы знаем настроения простого населения, которые кто-то целенаправленно подогревает.

— Англичане?

— Скорее всего кто-то из внутренних игроков. Но кто стоит за ними — не ясно. На строительстве нового линкора сейчас забастовка. Да и вообще — оппозиционные правительству силы во всю пользуются ситуацией. Выдавая себя за истинных слуг Императора.

— Военное лобби?

— Оно среди прочих. Но, я не думаю, что там только они одни. Слишком слабы, чтобы на такое пойти. Их же уже больше двадцати лет держат на голодном пайке.

Глава 10

1931, август, 2. Афины. Руины Акрополя

— И зачем мы сюда пришли? — спросил английский посол у Ататюрка.

— Последнее время я увлечен древним наследием.

— Ищите предков тюркского народа в эллинских руинах? — попытался его задеть собеседник.

— Меня интересует византийское наследие.

— Византийское? Это… неожиданно. Никогда даже не слышал, что вас оно интересует.

— Оно и не интересовало меня до тех пор, пока я не пообщался в Крыму с этим хитрым византийцем. Вот и встревожился. Сон потерял. Аппетит. Пытаюсь понять, чего от него ожидать на самом деле, а в чем он… скажем так, играет.

— Вы имеете в виду Фрунзе?

— Да.

— Но он же румын, а не византиец.

— Молдаванин, да и то наполовину.

— А есть отличие? Румын… молдаванин…

— Румыны — это сборная солянка из венгров, немцев, сербов, цыган и бог знает кого еще под номинальным господством родственных молдаванам валахов. Химера. А молдаване — это молдаване. В той или иной форме их самобытной государственности около тысячи лет. Пусть даже по большей части проведенной в зависимой форме. Называть молдаван румынами тоже самое, что англичан ирландцами.

— Мне говорили, что все не так.

— Вас обманывали. К тому же, дело не в национальности Фрунзе, а в его духе… в его воспитании… в его мировоззрении. В Византии жило и добивалось великого много разных народов. Те же армяне. Хотя, казало бы, где эллины или ромейцы, и где армяне? Византиец — это не национальность.

— Спасибо за экскурс в историю, — с нескрываемым сарказмом в голосе произнес английский посол. — Но почему мы с вами тут? — махнул он рукой, указывая на окружающие их руины. — Вспоминать о былом можно и в более удобных местах.

— Потому что стенограммы наших предыдущих встреч оказывались на столе у Фрунзе.

— Что?!

— Вы не расслышали? Повторить?

— Расслышал. Но… как?

— Какие-то технические ухищрения. Только сильный фоновый шум защищает от подслушивания. И удаленность от людей. Ветер тут вполне подходящий для этого. Сами видите — даже разговаривать сложно.

Посол затравленно оглянулся, выискивая советских шпионов…

— А почему византиец? — наконец спросил он. — Почему именно византиец? Венецианцы тоже отличались хитростью и ловкостью. Да и про нас такое говорят.

— Потому что все хитры по-разному, по-своему. И я, как и мои советники, видим в стиле его работы именно византийский подход. Ранний. Чем-то напоминающий Юстиниана.

— Юстиниан? Эка вы хватили! Обычно его сравнивают с Бисмарком.

— Бисмарк для Фрунзе излишне прямолинеен и слишком неповоротлив в делах тайных операций. А он их и любит, и ценит, и активно использует. Например, вы применили против него журналистов, постаравшись сформировать нужное общественное мнение. Лживое. И что же? Все ваши исполнители убиты.

— Это слухи.

— Это факт! — с нажимом произнес Ататюрк. — Моя разведка проверила и подтвердила факт смерти всех журналистов, которые участвовали в травле Союза во время Польской кампании.

— Многие из них погибли сами. Это случайность.

— Да что вы говорите? — усмехнулся лидер Турции. — Какое удобное совпадение, не так ли? Как вовремя. Как выборочно.

— Мы уверены, в том, что это просто совпадение.

— А мы уверены, что нет. И журналисты тоже. Особенно учитывая тот факт, что Фрунзе предлагал отдать их ему на расправу или осудить самостоятельно.

— Откуда вы это знаете? — дернулся посол.