Провинциал

Они вошли в один из корпусов. Егор что-то спрашивал у женщины в белом халате — Ваня ничего не понимал, только чувствовал острый, тяжелый лекарственный запах, даже стены, казалось, были пропитаны им.

По цементной, отполированной ногами лестнице поднялись на второй этаж, напротив большой серой двери с окошечком присели на сколоченные в ряд стулья.

— Когда пойдем к маме? — спросил Ваня.

— К ней нельзя, нас не пустят.

Егор был угрюм, подавлен, во всех его движениях проступала несвойственная ему нерешительность.

— Почему не пустят? — воинственно сказал Ваня. — Не пустят — а мы пройдем! Что толку сидеть так?!

— Сиди. В три часа откроется вот это окошко — возьмут передачу. А туда не пускают, болезнь заразная…

В три часа распахнулось окошко в двери.

— Что, детки? — спросила их ласково маленькая, сухонькая старушка в белом халате под горло и в белой, завязанной под подбородок косынке.

— У нас мама… Темина. — Егор встал. — Ее перевели к вам.

— Как же, лежит, есть такая, ждет вас не дождется — за вас переживает.

— Мы не знали, — хмуро сказал Егор.

В горле у Вани запершило. Было трудно поверить, что все, что он пережил в такси, он пережил только в воображении, что мелькнувшая на улице вывеска — просто вывеска сама по себе, не больше.

— Цветы возьму, мед возьму, а больше ничего, — сказала старушка, — не положено.

Егор протянул ей в окошко цветы, баночку меда.

— Вы, детки, записку напишите, я передам.

— Да, да, конечно. — Егор стал рыться в карманах, нашел шариковую ручку. Бумаги, как на грех, ни у него, ни у Вани не оказалось. Разорвав пакет с яблоками, они написали записку на грубом лоскуте.

«Дорогая мамочка! Мы только сегодня узнали. Как ты там? Волнуемся! У нас все нормально. Что тебе принести завтра? Крепко целуем! Егор, Ваня».

Через четверть часа санитарка вернулась, подала Егору вырванный из тетради листок. На нем невообразимыми каракулями было начертано:

«Дорогие дети, извините, трудно писать. Ничего не приносите. Целую. Мама».

— Ой, деточки, хорошая у вас мамочка, очень хорошая, но не наша, — жалобно глядя на Ваню, сказала старуха. — Ее как привезли, я глянула и сразу сказала: напутали, намудровали, нету у нее никакой желтухи.

— Как это нету! — разозлился вдруг Егор. — Ее академик смотрел!

— Что ж с того, что академик, я сорок третий год в этой больнице…

— Ну, конечно! — Егор раздраженно хмыкнул. — До свиданья.

Они вышли во двор, миновали пустую сторожку, шаги гулко отдавались в ней, звук рвался вперед, на улицу.

— А может, правда, нет у мамы желтухи? — робко сказал Ваня.

— Нашел кого слушать. — Егор устало махнул рукой.

Ваня сжимал в кулаке записку матери, голова у него кружилась, и звон трамваев едва долетал до его сознания.

Егор достал из сетки два яблока, протянул одно брату, другое вытер о подкладку своего пальто.

— А мыть? Вдруг заразишься! — крикнул Ваня.

— К яблокам микробы не пристают, ешь смело. — Егор с хрустом надкусил желтое яблоко.

15

В комнате было еще темно, но за окном искрили троллейбусы, наверное, эти вспышки и разбудили Ваню.

Он подумал, что мать сейчас, должно быть, тоже не спит, думает о них с Егором, и вспомнил: сегодня десятое октября — день маминого рождения.

Натянув спортивные шаровары, Ваня побежал в ванную. Облил ледяной водой грудь, плели, плеснул на спину так, что дух захватило, растерся жестким махровым полотенцем, покрасовался перед зеркалом бицепсами и побежал будить брата.

— Сегодня маме сорок два, — сказал Егор за чаем.

— Много. — Ваня вздохнул.

— Дурачок, мало, совсем мало!

— А в прошлом году мы с мамой законно ее день рожденья отпраздновали! Тебя не было, ты же здесь был, и мы вдвоем праздновали. Вечером вдруг свет погас — на линии повреждение. Мы свечку зажгли, достали спирт, помнишь, в шкафчике стояло в графине чуть-чуть спирта, развели водой и выпили. А на закуску — три эклера: мама зарплату не получила, у нас всего рубль остался. Потом я песни пел, такой пьяный, мы сидели в большой комнате, свечка горела, пирожное съели, и я песни пел.

— Ничего. Все наладится, — убежденно сказал Егор. — Еще будем праздновать мамины дни рождения по-настоящему, дома, все вместе!

Позавтракав, они принарядились и отправились в больницу.

На Егоре было пальто цвета маренго, мягкая шляпа, белоснежная рубашка, галстук светлого тона, отлично выглаженные брюки, начищенные до блеска туфли… Глядя на этого франта, никто бы и не поверил, что пальто свое он носит четвертый год, шляпу — второй сезон, а костюм уже однажды перелицован. Туфли Егор тоже практически не снашивал — Елена Ивановна говорила, что у него легкая походка.