Провинциал

— Гуляет перед обедом, — решил Егор, — пошли в парк, поищем.

В обширном больничном парке было светлей, чем в лесу, но неуютней. Лишенные поросли, большие деревья стояли отдельно друг от друга и напоминали чужих, незнакомых между собой людей. Посыпанная песком аллея упиралась в глухой нелепый забор. Вдоль забора ходили пожилые мужчины и женщины в теплых пальто, ворошили прутиками опавшие листья, искали грибы, впрочем, здесь им совершенно ненужные.

— Наверное, мама на своей скамейке, — сказал Ваня.

В прошлый раз они долго сидели с матерью в дальнем, глухом углу парка. Ваня хорошо запомнил рыжий глинистый берег, густые кусты ежевики, узкую черную речку, на дне которой лежало много гнилых листьев и веток.

Теперь на скамье сидел важный, нахохлившийся воробей; увидев Егора и Вани, он огорченно чирикнул и упорхнул. Листья ежевики давно облетели, в глубине куста Ваня заметил уцелевшую между веток сухую ягоду, царапая руку, достал ее, положил на язык. Ежевичина была безвкусная, но все равно вспомнилось лето, тот день, когда он обжег на солнце свою бритую голову, перед глазами промелькнули золотистые песчаные дюны, застывшее в штиле море, белая стена зноя над степью, а в ноздри ударил запах молодых огурцов, которые он съел тогда, накупавшись…

— Разминулись, — уверенно сказал Егор, — вернемся в палату.

В больничном коридоре они столкнулись с лечащим врачом Светланой Алексеевной, той самой, что когда-то выгнала их из приемного покоя, а потом, после бессонной ночи, уговаривала ехать домой. Она привыкла к частым посещениям Вани и Егора, встречала братьев дружеской улыбкой, но сейчас почему-то отвела глаза в сторону, суетливо затеребила тесемку на рукаве халата.

— Ой, мальчики, вы пришли… Тут, понимаете, такое дело вышло, но вы не волнуйтесь, только не волнуйтесь — маму вашу перевели в другую больницу.

— Как в другую больницу? Зачем? — испуганно выкрикнул Егор.

Светлана Алексеевна часто-часто заморгала и продолжала скороговоркой:

— Вы не волнуйтесь, мы с ног сбились, два раза консилиум устраивали. Академик ее смотрел — специально привозили, у нее… у нее обнаружилась желтуха. Мы пришли к выводу, что ее надо немедленно изолировать. Позавчера отвезли в Боткинскую, туда ехать до метро…

— Найдем, — глухо сказал Егор и, взяв Ваню за руку, пошел к двери.

Когда они выходили с больничного двора, к воротам подкатило такси. Егор подождал, пока выйдут пассажиры, молча сел рядом с шофером, Ваня — сзади.

— Куда? — спросил шофер, разворачивая машину.

— В Боткинскую.

По дороге они заехали на рынок, и шофер терпеливо ждал, пока Егор не влез в машину с большим букетом белых хризантем. Потом остановились у гастронома.

— Чего он такой сердитый? Цветы покупает, а сам… Или невеста в Боткинскую попала? — спросил шофер Ваню, когда Егор снова вышел из машины.

— Мама.

Шофер, грузно повернувшись на сиденье, тронул Ваню за плечо:

— Извини… — Он был немолодой, с нависшими седыми бровями, с твердым, пристальным взглядом. — Брат? Это хорошо — брат!.. А давно она?

— Нет, вчера, наверно. Сердце у нее, а тут еще желтуха! Она в больнице лежала, в той… а теперь перевели в Боткинскую… — Ване не хотелось говорить, болела голова, но шоферу вдруг стало интересно, он продолжал расспрашивать:

— А отец есть?.. Родственники? Помогает кто?..

Ваня сказал, что сейчас они живут с Егором вдвоем, что они приезжие, и назвал родной город.

— М-да, — шофер закурит сигарету. — Невеселые ваши дела…

Из гастронома Егор принес желтые, словно вылепленные из воска яблоки, вафельный торт, кулек любимых конфет Елены Ивановны «Каракумы», баночку меда.

Громады домов летели по сторонам улицы. Смешанный запах табачного дыма и бензина душил Ваню, его подташнивало. В висках стучало: «Желтуха, желтуха, желтуха…» — и вставало перед глазами жуткое чудище — с желтыми глазами, с желтыми зубами, с желтой, воняющей бензином шерстью.

Ване вспомнилось, как заболела желтухой мать его дружка Славки Вершинина. Ее забрала «скорая помощь», и когда Ваня вошел в их квартиру, там удушающе пахло хлоркой — даже в выварку, что стояла в коридоре с выстиранным бельем, санитары насыпали хлорку. А через две недели Славкину мать хоронили…

«Неужели может случиться, что мама умрет?» — подумал Ваня. Руки его похолодели, сделались влажными. Он глянул в окошко такси, по глазам полоснула вывеска: «Похоронные принадлежности». Сердце сжалось, слезы потекли из глаз, он смахнул их и решил, что теперь уж точно — надо ждать самого худшего.

Когда они вышли из машины, шофер окликнул их:

— Ребята!

Они оглянулись.

— Ребята, я в тринадцатом парке работаю, Силин моя фамилия. Если будет нужна какая помощь — заходите.

Больница оказалась огороженной высоким каменным забором, вход в нее был через маленькую сторожку, где никто не дежурил, и они беспрепятственно прошли на больничный двор. Несколько корпусов — высокие, угрюмые кирпичные здания-близнецы с высокими цементными крылечками — тянулись через весь двор параллельно один другому. Даже выглянувшее солнце не в силах было разрушить мрачную, глухую тоску этого отделенного от нормальной жизни мирка.