Процедура: исполнение смертных приговоров в 1920-1930-х годах

В период гражданской войны процветали быстрые казни без ка- ких-либо судебных решений, поскольку постановления о них обычно выносились в административном порядке многочисленными чекист­скими органами. Приговоры губернских и уездных чека, транспорт­ных чека и особых отделов часто исполнялись немедленно и без вся­ких апелляций. Задержать или отменить их могли только центральные органы ВЧ К либо местные партийные власти. Военная юстиция остав­ляла осуждённому возможность для подачи апелляции. В конце 1920 г. появился приказ РВС Республики и НКВД №2611, подписан­ный Ф. Э. Дзержинским и К. X. Данишевским, который гласил, что вынесенный трибуналами приговор должен быть исполнен через 48 часов со времени отсылки ревтрибуналом округа уведомления о приговоре в вышестоящий орган - РВТ Республики.

Окончание гражданской войны способствовало некоторому оформлению процедуры исполнения высшей меры наказания. В 1922-1924 гг. данная процедура регламентировалась циркуля­ром Верховного трибунала РСФСР от 14 октября 1922 г., который в реальности постоянно нарушался. Изучение расстрельной прак­тики вынудило власти ещё раз напомнить карательным структурам о следовании установленному порядку. В начале 1924 г. на места прокурорам, председателям трибуналов и губсудов было разо­слано распоряжение Наркомюста СССР «о порядке расстрелов», из которого хорошо видны те нарушения, которые часто допуска­лись при казнях. В соответствии с этим документом Сибпрокурату- ра 5 февраля 1924 г. получила предписание «не допускать публич­ности исполнения», об абсолютной недопустимости мучительных для осуждённого способов исполнения приговора, «а равно и сня­тия с тела одежды, обуви и т. п.». Предлагалось также не допус­кать выдачи тела казнённого кому-либо, а предавать его земле «без всякого ритуала и с тем, чтобы не оставалось следов моги­лы».

Однако даже в начале 1924 г. при подавлении басмаческого движения в Бухарской республике применялись именно публичные казни: так, на площади Регистана в Бухаре во внесудебном порядке были расстреляны четверо пособников, доставлявших повстанцам оружие и боеприпасы.

Техника расстрелов (а нередко и сами казни) тщательно скрывались от общества. Печатно о них объявляли исходя из по­литической конъюнктуры; в газетах периода гражданской войны постоянно с целью устрашения печатали списки осуждённых контрреволюционеров, впоследствии объявляли о расстрелах после открытых процессов, в том числе по чисто уголовным де­лам. Но получить документы о казни близкого человека его род­ственники обычно не могли. В декабре 1925 г. прокурор Сибкрая П. Г. Алимов отвечал на запрос красноярской окружной проку­ратуры: «Сообщаю, что объявлять о приговорах по внесудебной расправе при применении высшей меры наказания может, на ос­новании имеющихся сведений, Прокуратура в устной форме, вы­дача же по этому поводу письменных справок не допускается».

3 февраля 1926 г. Алимов получил сообщение прокурорских работников из Иркутска о многочисленных заявлениях родственни­ков осуждённых к расстрелу во внесудебном порядке, которые просили выдать соответствующие справки, чтобы получить развод, установить опеку, вернуть вещи... Несмотря на прокурорское ука­зание, Иркутский губотдел ОГПУ «всячески уклонялся» от устного объявления решения о В М Н , направляя родственников расстрелян­ных в прокуратуру либо объявляя им, что осуждённый «отправлен в Соловки». (Фраза о «Соловках» была очевидной предшественни­цей знаменитой формулы «10 лет в дальних лагерях без права пе­реписки».) Алимов написал: «Сделать указание»³.

Ачинский окружной прокурор Г. Н. Митбрейт 7 марта 1927 г. запрашивал Сибкрайпрокуратуру, что делать с обращениями родственников расстрелянных в период кампании борьбы с банди­тизмом. Он сообщал, что Ачинский окротдел ОГПУ, «ссылаясь на директиву... полинии ПП ОГПУ, указывает на то, что расстрелы, произведённые в кампанию по борьбе с бандитизмом, объявле­нию не подлежат вообще».

В ответ исполнявший обязанности Сибкрайпрокурора А. М. Пач- колин 25 марта 1927 г. всем окружным прокурорам разослал указа­ние объявлять родственникам о расстрелах их близких только устно, а выдачу свидетельств о смерти должны были взять на себя подотде­лы ЗАГС в окрадмотделах. 19 апреля того же года Пачколин разъяс­нял Ачинскому окрпрокурору, что «одежда расстрелянных родствен­никам их выдаче не подлежит». Правда, на следующий день Пачколин запросил прокуратуру при ОГПУ СССР о законности запрета выда­вать родственникам вещи осуждённых к расстрелу. Через три недели из Москвы ответили, что вещи казнённых «подлежат возврату». Но эта норма не отличалась устойчивостью: 22 марта 1933 г. в г. Каинске (Куйбышеве) Запсибкрая комендант барабинского домзака А. Крыш­ка и райпрокурор П. И. Гуселетов после казни осуждённого состави­ли акт о том, что «старый полушубок, старая меховая шапка, зипун старый и старый пиджак, оставшиеся после расстрелянного [А. Ф.] Агапитова, переданы на хранение Барабинскому ИТУ».