Процедура: исполнение смертных приговоров в 1920-1930-х годах

А. Г. ТЕПЛЯКОВ

ПРОЦЕДУРА:

исполнение смертных приговоров в 1920–1930–х годах

Их нежные кости сосала грязь. Над ними захлопывались рвы. И подпись на приговоре вилась Струёй из простреленной головы. О мать революция! Не легка Трёхгранная откровенность штыка...

Эдуард Багрицкий, «ТВС», 1929 г.

Казнь негласная, в подвале, без всяких внешних эффектов, без объявления приговора, внезап­ная, действует на врагов подавляюще. Огром­ная, беспощадная, всевидящая машина неожи­данно хватает свои жертвы и перемалывает, как в мясорубке. После казни нет точного дня смер­ти, нет последних слов, нет трупа, нет даже мо­гилы. Пустота. Враг уничтожен совершенно.

Владимир Зазубрин, «Щепка», 1923 г.

Я всегда думаю о психологии целых тысяч лю­дей — технических исполнителей, палачей, расст- рельщиков, о тех, кто провожает на смерть осуждённых, о взводе, стреляющем в полутьме ночи в связанного, обезоруженного, обезумев­шего человека.

Мария Спиридонова, из письма в НКВД, 1937 г

.

Академик Д. С. Лихачёв как-то сказал, что одна из главных проблем нашей страны в том, что миллионы людей в России не­брежно похоронены...

В конце XIX столетия штатных палачей в огромной империи можно было пересчитать по пальцам. Затем ситуация измени­лась. Революционный террор периода первой русской революции вызвал жестокую реакцию властей: виселицы и расстрелы стали обыденным явлением, причём для расстрелов осуждённых воен- но-полевыми судами использовались обычные солдатские взводы. За 1905-1908 гг. и первые три месяца 1909 г. военно-окружные и военно-полевые суды вынесли революционерам (в том числе многочисленным эсеровским террористам) 4.797 смертных при­говоров. Исполнено было - 2.353. Назвать эту цифру экстре­мально высокой тем не менее сложно: погибших при террористи­ческих актах было в несколько раз больше, чем расстрелянных за государственные преступления¹.

Третья российская революция оказалась самой реакционной из всех возможных. Разрушительная её сторона оказалась самодовле­ющей. И это самым роковым образом сказалось на всех сторонах российской жизни, сорвавшейся в штопор многолетнего террора. Советское государство создавалось карьеристами, идеалистами и палачами для обслуживания интересов именно карьеристов и па­лачей. После семнадцатого года началась совершенно новая стра­ница в отечественной карательной практике. Институт смертной каз­ни стал неотъемлемой частью всей советской системы, выполняя важнейшие функции: охранительную (с целью формирования все­общей атмосферы страха перед государственным террором), и «санитарную» (для создания «совершенного общества», физичес­ки избавленного от представителей враждебных коммунистам клас­сов и социальных групп).

Массовое уничтожение «контрреволюционных элементов» в ленинско-сталинские годы неизбежно породило разветвлённую расстрельную «промышленность», охватившую, по-видимому, де­сятки тысяч исполнителей. Смертная казнь в Советской России на­долго стала бытовым явлением, и документы, относящиеся к этой теме, в изобилии обнаруживаются в ставших доступными архивных фондах.

Регламент

При старом режиме осуждённых к смертной казни вешали ли­бо расстреливали. После большевистской революции власти оста­новились на расстреле как наиболее быстром и удобном способе, идеальном для массовых экзекуций. Поскольку до начала 1920-х гг. судебного кодекса и прокурорского надзора не существовало, то в процедуре осуждения, исполнения приговора и захоронения мог­ли быть различные варианты. Так, осуждённых к высшей мере нака­зания могли подчас казнить публично. Именно таким образом были расстреляны бывшие царские министры в сентябре 1918 г. В те же дни, по указанию председателя ВЦИКЯ. М. Свердлова, комендан­том Кремля П. Д. Мальковым в присутствии жившего в Кремле по­эта Демьяна Бедного прямо в кремлёвском гараже была расстре­ляна Фанни Каплан (причём труп террористки был не захоронен, а сожжён в железной бочке с помощью керосина). Так же посту­пали и с рядовыми врагами большевизма: средь бела дня чекисты расстреливали в Архангельске и Одессе, а в начале 20-х годов доб­ровольно сдавшиеся украинские повстанцы были публично расстре­ляны по постановлению Полтавской губчека.

Практика публичных казней одобрялась большевистскими вер­хами как имеющая важное воспитательное значение. Карл Радек, один из известнейших публицистов, осенью 1918 г. писал в статье «Красный террор», опубликованной в «Известиях», что «...пять за­ложников, взятых у буржуазии, расстрелянных на основании пуб­личного приговора пленума местного Совета, расстрелянных в при­сутствии тысячи рабочих, одобряющих этот акт, - более сильный акт массового террора, нежели расстрел пятисот человек по решению Ч.К. безучастия рабочих масс»².