Против света

Дети Изиды собирались здесь, точно бессознательные кроты во тьме, скрывая тайный свет под черным блеском панцирей. Я увидел Маргарет Вайрд, с которой сбежал от этого проклятого племени за столетия до того, как Айвасс передал пророчество об их появлении. Фратер Ахад тоже мельком видел предстоящий Зон, хотя и не был способен правильно истолковать его знаки.

Я вовсе не был уверен, понимаю ли то, что говорит мне дядя Фин. Его слова утонули в желтой дымке, сгустившейся в туман. Я умолял его изъясняться проще. Я видел, как Аврид и Лизинг смотрели в шар, но образы смешались и поблекли, пока я тщетно пытался удержать в сознании скрытые уровни земных глубин.

Кто способен понять, что сочинения Кроули, его доктрину, обстоятельства его магической жизни следует рассматривать в контексте бесконечно более широком, нежели просто социополитические программы с магическим подтекстом, замкнутые в земных границах? Его цель проявлена в последнем сочинении, где он вплотную подошел к формулировке точной цели магии.

— Телема, — объяснял Дядя Фин, — это своего рода ширма. Слово это, возможно, означает Волю, и число его может быть девяносто три, так же как девяноста трем тождествен Айвасс. Это Воля Айвасса, которую Кроули излагает в самых откровенных строках своего последнего сочинения, которое он первоначально озаглавил «Алистер объясняет все». Должен сказать, — продолжал Дядя Фин, — Кроули в то время пребывал в отчаянии и омерзении от необходимости объяснять Закон «Банкиру, Оратору, Биологу, Поэту, Землекопу, Бакалейщику, Фабричной Девице…» — смотри полное перечисление в его книге «Магия». Он охотился на серьезную дичь, и когда наконец-то появился Алхимик с Пояснениями Каулы, Кроули в озарении увидел в нем связь с Гримуаром. Алистер слишком долго следовал по пятам за тамплиерами, которые прошли только полпути, поскольку им недоставало фрагментов головоломки. У подлинных азиатов она была целиком, и Алхимик знал об этом, но о второй части не подозревал, недопоняв роль Айвасса. Подобно многим, он полагал, что Айвасс — лишь порождение фантазии Кроули или же со свойственной ист-эндцам подозрительностью думал, что его дурачат.

Мне не удавалось понять, к чему на самом деле клонит Дядя Фин. Я подозревал, что необычной многослов-ностью он пытается скрыть от меня приближение нечистой жабы. Тем временем, я пытался избавиться от чар недвижных глаз, мелодии мистической лютни, струны которой дрожали под изысканно чувственными пальцами, и длинной затененной улочки, где скрытая виноградными шпалерами комната светилась огнем, просочившимся из Тоннелей Сета.

Мы миновали расползающиеся трещины, что выдыхали миазмы, от которых я зашелся в приступе кашля. Затем, сквозь дымку, я увидел Желтую Тварь, скорчившуюся, жабообразную, приближающуюся нелепыми короткими прыжками. И верно: однажды Кроули отметил в Алхимике «странную лягушачесть», вовсе не намекая при этом на «Глубинных Существ», о существовании которых не подозревал.

Я вспомнил любопытный обрывок стихотворения о Сидящем на Корточках и подумал, что Алхимик наверняка связан с Клэндой, чешуйчатой жрицей Глубинных Существ, потому что и он служил Их Мессу в серовато-зеленом полумраке подводных ритуалов.

Доктор Блэк торопил меня. Звуки приближающихся шагов отзывались гулким эхом. В надежде отогнать мрачное предчувствие, я стал раздумывать о том, что, уезжая из дома на Ченсери-лейн, Кроули не позабыл захватить ковровую дорожку с лестницы. От абсурдной мысли о графе Звереффе, скрывающемся со скатанным ковром подмышкой, меня охватил приступ беззвучного смеха. Дядя Фин смотрел сердито. Все это ни к чему, мне надо повиноваться судьбе; не ожидаемому возмездию за известные преступления — все не так просто — нет! иного рода судьбе, неизвестной, незваной: участи неспящих. В надежде выиграть время, я принялся сочинять викторианский роман:

Задумывался ли ты, дорогой Читатель, что всякий раз, когда пробуждаешься ото сна, ночного или дневного, силы, вызванные к жизни персонажами или событиями, случившимися в сновидении, не исчезают мгновенно с переменой твоего сознания ко дню или ночи. Нет, разумеется, эти творения мира твоих грез, порожденные порывами, которые тебе более не принадлежат, ухитряются распространять свои энергии до тех пор, пока позволяет их импульс, или до того времени, дорогой Читатель, пока ты не уснешь опять и не откроешь новую главу в судьбе своих созданий, которые — причем совершенно все — и есть единственный и подлинный ты.