Против неба на земле

– А я-то, – сказал медвежий тусик. – Всю зиму в берлоге, под снегом. Голова хоть сны видит, а тусику – темнота, скучища…

– А я-то, – сказал черепаший тусик. – Из коробки не вылезаешь, света белого не видишь! Тащат тебя, тащат, а куда, зачем – не знаешь…

– А у меня-то, – сказала змея. – Я и не знаю, где он, мой тусик. Иной раз закрутишься – не распутать. Вечные оттого скандалы: кому быть головой, кому хвостом…

У каждого свои беспокойства, но никто не уходит с назначенного ему поста. Кем родился, тем и пригодился.

– Мы терпим, – сказали, – терпи и ты. Иди-ка домой, – сказали. – Без Сарры ты никто. Даже не тусик.

Вернулся назад пристыженный, занял свое место и притих. Тусик как тусик, не хуже, чем у других. А кое в чем даже лучше. Пухлый. Приглядный. Аппетитный. Лишь зазевается – Тигер, кусачий пес, так и норовит цапнуть Сарру за тусик….

– Хорошая история, – вздохнет ребенок с винтовкой. – Только короткая.

И выйдет с неохотой из охлажденного пространства, чтобы очутиться на злом припеке и заступить на боевой пост. «Да послужит это предостережением, – подумает Шпильман, – всем ненавистникам и притеснителям, которым не терпится нас уничтожить, и пусть исчезнут они все!» А вслух скажет так:

– Однажды я читал внуку про динозавров. Какие они были, что ели, как бродили по свету в поисках себе подобных. «Когда это было?» – спросил внук. «Давно. Очень давно». – «Ты их видел?..»

Девочка не улыбнется, занятая иными заботами, лишь поправит винтовку на плече.

– Ты внимательно слушала, и тебе я откроюсь. Вот я сбежал из дома, немолодой, поношенный динозавр, сбежал от всех в минуту перерождения, чтобы стереть себя, переписать заново – и будь что будет.

– Как сбежал, так и вернешься, – утешит на прощание.

– Это неизвестно. Поведаешь детям, которые у тебя появятся, что жил на свете реб Тусик, отправившийся на поиски последних своих чудес. Ибо настало время…

Шоссе безлюдно. Никого не было на дороге и никого рядом – Шпильману не привыкать. Едет неспешно посреди строений, высматривая место покоя. Ставит машину на стоянку, заходит в помещение:

– Здравствуйте. Я заказывал номер…

6

Пальмы под крышей. Окна, вознесенные к потолку. Мраморные полы. Картины по стенам, случайные размером и содержанием. Мягкие кресла – обивка в полосочку, затертая от частого употребления. Воробьи прыгают по столам, изыскивая пропитание. Вода взбулькивает в огромных кувшинах, изливается наружу, переполняя углубление, проливается по стене в нижний этаж, омывая груду камней, чтобы взлететь по трубам и вновь пробулькать в кувшинах. Всё строго, серьезно, безлично: такое помещение подошло бы аэропорту, вокзалу, месту неминуемого расставания на вечные сроки.

Бегает по залу шумливый ребенок, взмахивает сачком на длинной рукоятке.

– Сколько поймал? – спрашивает Шпильман.

Ребенок останавливается, с интересом разглядывает мужчину в кресле.

– Кого?

– Бабочек. Стрекоз с мотыльками.

Раскрывает в изумлении глаза, делает шаг назад:

– Ты что!.. Откуда здесь бабочки?

Срочно! На подмогу! Отобрать у него сачок, отловить пару отсутствующих мотыльков, удивить или посрамить…

– Это гостиница «Пять бабочек», – поясняет Шпильман. – Здесь всё должно быть.

– Не бабочек, – поправляет. – А звездочек. Здесь и есть всё, что надо.

Приходит мама, уводит сына на обед, упустив редкую для него возможность.

– Тугодумные!.. – стонет вослед Шпильман. – Тугодумные, дети тугодумных! Дай твой сачок…

Из автобуса высаживают туристов. Идут через вращающиеся стеклянные двери мужчины в шортах, выказывая мышцы могучих ног, перекликаются гортанно – большие, неспешные, твердоступные и устойчивые, налитые по горло иноземными соками. Каменотесы по виду, водители многотонных самосвалов, способные хорошо поработать, выпить на досуге немало пива, закусить кровавыми бифштексами, – так, во всяком случае, кажется. Идут их жены-великанши вровень с мужьями в простеньких платьях в цветочек, блекловолосые, плоскогрудые, с неотличимыми лицами и крепкими бугристыми ягодицами, готовые к затяжному труду и неограниченному зачатию. На тележках подвозят чемоданы – громоздкие, перетянутые ремнями, уложенные со смыслом, чтобы больше поместилось, ибо их хозяева уважают порядок и ненавидят случайности. Последними шагают, осаживаясь на пятки, грузные близнецы, два состарившихся бегемота в рубашках единого окраса, которые обтягивают литые, непроминаемые животы, также уложенные со смыслом, утешение и обеспечение на старости, как накопления в банке. Такие животы держатся стойко, надежно, наизготовку, и при желании – или при отсутствии выбора – на их вершину можно поставить столовый прибор и отлично пообедать, можно водрузить на них телевизор, а то и небольшой пулемет, чтобы отстреливаться.