Против неба на земле

В одну из ночей Иоселе сказал обреченно:

– Видел во сне турка. Бежал на меня и штык наставлял. А спасать было некому...

– Холеру ему в пупок! – всполошилась Блюма‚ жена Ушера. – Этого нам не хватало...

Пошли к старой Цирле‚ которая разменяла полтора века и пережила всех стариков в губернии‚ выставили на стол угощение‚ сообщили про удивительные сновидения. Цирля не могла вдеть нитку в иголку‚ но завтрашний день видела, как вчерашний.

– Турок со штыком?.. – переспросила. – Кому как‚ а еврею не к добру. Невыплаканные слезы отцов отольются у их детей.

И родители стали беспокоиться за Иоселе...

...шла война.

Залегли на пути горы.

Гремливые потоки пенились на перекатах‚ холодя ноги.

Солдаты в окопах промерзали до костей‚ и Иоселе Шпильман промерзал тоже. От ледяной стужи и леденящей тоски.

– Вбый турка! – кричал унтер‚ но Иоселе не мог‚ не получалось: боязлив и робок сердцем.

Туча наползала на тучу – полыхнуть огнем. Земля сотрясалась от топота сапог на марше‚ а на привале наваливалось отчаяние и рушило наземь. Полынь в горле. Удручение в сердце. Сухари в ранце. Тени за ночь пристывали к телам‚ не желая отпадать с рассветом‚ нехотя оттаивали к полудню‚ и лишь тень Иоселе пугливо жалась к хозяйским ногам. На привалах под ее прикрытием гомозились непуганые голуби; Иоселе сыпал им сухарные крошки‚ а они их подбирали‚ будто расклевывали на земле его подобие.

– Вбый турка‚ вбый‚ вбый! – требовал унтер и утеснял Иоселе‚ понуждал коленом под зад‚ когда не замечало начальство‚ а колено у него было каменное.

Вся рота называла его "Иоселе‚ вбый турка"‚ вся рота потешалась над слабосильным новобранцем‚ изнуренным холодами и скорбью‚ а он был младенцу подобен‚ младенцу‚ подброшенному к чужому крыльцу‚ у порога недоброго жилища. Иоселе лежал на спине долгими ночами‚ взглядом‚ мыслью‚ тоской пробивался в небеса‚ а оттуда в небеса небес в ожидании отклика‚ совета‚ поручения‚ – вот человек‚ прикованный к ранцу, штыку и прикладу. Слеза запекалась в глазу‚ мешая смаргивать. Желчь разливалась по округе в горечи прегорчайшей. Отчаяние сотрясало миры‚ стоном отзываясь в горах. Истаивали вокруг сожаления‚ ненависть оголяла сердца‚ а он шептал истово сказанное во дни позабытые: "Опротивела душе моей такая жизнь..."

Ядром оглаживало. Картечью щекотало. Пулей дырявило. Подсаживался на привале справный солдат Ваня Ключик‚ ростом низок‚ норовом петушист‚ говорил с пониманием:

– Спрашивай бывалого‚ Ося‚ а тебе ответят.

– Где правда‚ Ваня? Правда где?..

– Правду ему... Всё правда. И то‚ и это. Вся наша жизнь, Ося, сплошное совпадение. Уходишь на войну – не оборачивайся. Обернешься – побежишь назад, к мамке своей.

– Для чего умирать не в свой срок? Для чего, Ваня?..

Этого солдат не знал‚ но знал он иное:

– Не пугайся своего страха‚ Ося. Подойди и дотронься до него. Первого убить всегда боязно – потом полегчает.

Турок подступал‚ бил без милости‚ свиреп и неуступчив в рассыпном строю‚ а унтер подкручивал ус‚ натирал штык салом‚ чтобы легче входил‚ кричал зычно:

– Вбый турка‚ ну вбый, хвороба тоби у пузо!

И тыкал кулаком в бок‚ а кулак у него был железный.

– Ты пой‚ Ося‚ ежели страшно‚ – поучал Ваня Ключик‚ сметлив и проворен. – Громко пой‚ когда в атаку пойдем. Только глаза не жмурь.

Мутные дни. Скорбные ночи. Замордованные пространства. Туманы клубились по утрам‚ саваном обвивая‚ нехотя стекали в ущелья‚ истаивая без остатка‚ а взамен наползали мглистые пороховые дымы. Тут жуть и там жуть. С вершины пальба‚ а по бокам провал. Громадный турок в красной феске набегал с верхнего ложемента‚ наставив ружье; злоба слюной пузырилась у него на губах‚ медали сверкали на груди‚ отражая последний солнечный восход в жизни Шпильмана. Иоселе не жмурил глаза. "Шма‚ Исроэл..." – громко запел Иоселе и упал навзничь от мощного толчка‚ а на него обрушилась многопудовая тяжесть‚ будто навалилась могильная плита‚ перекрыла свет‚ воздух‚ прежнюю жизнь‚ в которой Иоселе не был еще убийцей. Турок придавил сверху‚ по дуло насаженный на штык; из турка неспешно вытекала кровь‚ изо рта выходило последнее дыхание‚ которое пахло кашей с бараниной‚ а вместе с дыханием исходила из него душа‚ неподвластная тлену.

– Ого! – с почтением сказал унтер и высвободил Иоселе‚ откатив в сторону огромное тело. – Вбыв такы турка...

Вся рота пришла взглянуть на поверженного врага со многими регалиями на груди. Вся рота называла теперь новобранца "Иоселе – вбыв такы турка"‚ а он лежал без сна на спине‚ повергнутый в печаль‚ глядел в темное небо‚ словно высматривал миры‚ наделенные разумом‚ тайны Его путей, чтобы снизошло понимание‚ намек с подсказкой‚ возвышал шепот в ночи: "Ты‚ который всё знает‚ – где Ты? Спустись и посмотри!.."

Служивый кавалер Ваня Ключик‚ девичий угодник‚ заливался голосистой пташкой‚ подпуская куража в строю:

Пресвятая Богородица!

Где злодей мой хороводится?..