Протест прокурора. Документальные рассказы о работе прокуроров

Футбол кончился, а я сидел все в той же позе захваченного страстью болельщика. Решение не приходило.

Может быть, зря я выстраиваю себе головоломки, может быть, проще на вещи смотреть надо? Больше здравого смысла и меньше крючкотворства? В чем состоит главный вопрос: убил Бахтадзе Гущина или не убил? Могу я честно, для себя, ответить на этот вопрос, уверенно ответить?

…Нет, не могу. Хотя, конечно, похоже на то…

Утром встал разбитый, вяло собрался на работу. Просидев минут пятнадцать за рабочим столом, пошел советоваться с коллегами.

— Нашел осколок? С кровью? С кровью потерпевшего? Чудак, так чего же ты мучишься!

— Да понимаешь, нечисто провели выезд, напутали с измерениями. В общем, все как-то топорно сделали.

— Но кровь-то откуда?

— Кровь да…

— Не морочь себе голову и мне тоже. Вот у меня тут дельце, послушай…

— Ну, я пошел.

Легко давать советы, когда это тебя ни к чему не обязывает. Я сам люблю их давать.

Мир устроен так, что одно явление перерастает в другое, количество переходит в качество неуловимо ни для глаза, ни для сознания. Сколько зерен нужно положить вместе, чтобы считать их кучей? Два зерна, пожалуй, еще не куча, пять зерен — пожалуй, уже куча. А три, четыре? Ни да, ни нет. В деле Бахтадзе я столкнулся с чем-то подобным. Ситуация оказалась пограничной между «доказано» и «не доказано», между «да» и «нет». В юридической практике такие случаи не редкость. Они-то и создают сложности для правовой оценки того или иного явления. Легко принимать решение, когда жизненная ситуация укладывается в формулу закона как скрипка в футляр. Труднее, когда жизнь не желает втискиваться в заготовленные для нее «футляры» — законы. И дело тут не в узости законов как таковых, а в неисчерпаемом, непредсказуемом многообразии всего сущего.

Так что же, тупик? Нет, тупиков в юстиции не бывает. И я принимаю решение.

Есть неписаное правило: «Лучше освободить виновного, чем осудить невиновного». Мудрее этого правила люди пока не придумали. Но когда анализ всех «за» и «против» никаких результатов не дал, и когда, кажется, что тупик неизбежен, это правило становится законом.

Из двух зол надо выбирать меньшее. И если есть один потерпевший, который пострадал от преступления, пусть не будет второго, пострадавшего от правосудия.

Два тома в твердых коричневых корочках переместились с правого угла на середину стола, в исходное рабочее положение. На чистый лист бумаги легла крупными буквами первая строчка: «Протест в порядке надзора». Решение принято, и теперь все зависит от того, смогу ли я быть убедительным. Ведь не мне отменять приговор, а суду, суду надзорной инстанции. Я должен убедить его сделать это.

Работа над протестом — всегда испытание позиции на прочность. Бывает так, что в уме все продумаешь, до мелочей, а сядешь писать — и… не идет документ, вымученным каким-то получается, не строятся аргументы и факты, не цепляются друг за друга. Просидишь, промучишься и поймешь, что не то делаешь.

Вот и теперь не получается. Мешают неопределенность, незаконченность, они выпирают из дела, не дают построить логическую цепочку доводов. Думалось вначале, что смогу обратить эту неопределенность в аргумент, сформулировать из нее доказательство в пользу своей позиции, но оказалась она как сухой песок — леплю, утрамбовываю, а она протекает сквозь пальцы и какой бы то ни было формы принимать не желает.

Листаю дело: протоколы, постановления, акты, характеристики. Все знакомо, все известно и изучено. Акт судебно-медицинской экспертизы трупа: тоже вроде бы ничего нового уже не извлечешь. Следом за актом конверт подшит без надписи. В описи документов он не значится. Что там? Пытаюсь открыть, но он намертво вшит в дело. Обстригаю краешек ножницами. Достаю фотографию, на ней надпись: приложение к акту, судебно-медицинской экспертизы. Эксперт зафиксировал вид раны на шее Гущина. Голова запрокинута, рана зияет страшным провалом. В глубине просматриваю порушенные органы. Надрезанная толстая, хрящевидная труба…

Вообще-то фотографии к судмедзаключениям прикладывать необязательно, но они и не мешают. Эта фотография поражала ужасным видом раны. Взгляд невольно вновь и вновь тянулся к ней. Сколько же может прожить человек с такой раной? Этот вопрос возник непроизвольно и вначале задел лишь краешек сознания. А потом возник вновь и ужалил, заставил вздрогнуть, дал толчок к лихорадочной работе мысли. Мгновенно открываю заключение экспертизы. Да, так и есть, на вопрос о продолжительности жизни после нанесения ранения эксперт не отвечал. Ему такой вопрос не задавался. А не задавался потому, что в рамках официальной версии он был просто излишним.

В памяти всплыли протоколы допросов свидетелей Ефремова, Петровой и Петрова. Их показания выглядели вначале как мало о чем говорящие. Надо было опросить жильцов подъезда, их и опросили, но полученная информация, казалось, не несла в себе ничего нового, она была в пределах того, что уже считалось известным.

Видел ли суд фотографию? Наверняка нет, потому что конверт с того момента, как был подшит, не распечатывался.