Протест прокурора. Документальные рассказы о работе прокуроров

Два тома в коричневых корочках. Прикидываю объем работы — уложусь ли в срок? Две недели ушло на запрос и пересылку, две недели осталось. Пожалуй, уложусь, дело компактное. Хуже, когда не два, а двадцать два тома. А еще хуже, когда сто двадцать два — и такие бывают, особенно по хозяйственным преступлениям. Сплошная бухгалтерия. Не дойдешь и до середины, а уже начинаешь вспоминать, что там в первых томах было. Здесь двумя неделями не обойдешься, да и двумя месяцами тоже.

Сижу и я, читаю. Читаю с самого первого документа — с постановления о возбуждении уголовного дела. И буду читать до самого последнего. А потом сначала: вразнобой, вдоль и поперек, слева направо и справа налево, — сравнивать, уточнять, перепроверять. Не все то, что в деле, как говорится, к делу. Немало лишней работы приходится делать следователю. Но это потом станет ясно, что лишняя. А вначале, когда порой и уцепиться толком не за что, кто знает, какая работа лишняя, а какая в самый раз. Надо проверять все версии. Подтвердится одна, отпадут все остальные. Путь к познанию истины един для всех видов поиска — будь то наука, будь то следствие. И отрицательный результат — это часто тоже результат. Он сужает рамки поиска, делает работу все более целенаправленной. Это как в детской игре с завязанными глазами: холодно — тепло — жарко.

Я люблю читать в деле все подряд, включая и то, что впоследствии оказалось излишним, и ты об этом заведомо знаешь. Может быть, это и нерационально с профессиональной точки зрения, но это чертовски интересно — проследить весь путь от «холодно» до «жарко», пройти по лабиринту все закоулки и тупики, увидеть своими глазами, как первоначально разрозненные факты, разрастаясь количественно, постепенно группируются в стройную логическую систему. И вот количество переросло в качество, закон диалектики вновь реализовал себя неотвратимо и неизбежно.

В деле об убийстве Гущина не было ничего «лишнего». Первые же действия розыска привели к Бахтадзе. Установив личность потерпевшего, работники милиции посетили стройуправление, где он работал, и выяснили, что в день убийства Гущин ушел с работы вместе с Бахтадзе. Потом — квартира Бахтадзе. Тамази дома не оказалось, беседовали с матерью. О чем она рассказала, мы уже знаем. Вечером Бахтадзе был задержан и допрошен. Виновность в убийстве на этом первом допросе он отрицал, однако все происшедшие в тот день события описал правильно. Оставалось лишь неясным, что произошло в подъезде дома № 5, когда Бахтадзе и Линников затащили туда Гущина. Бахтадзе пояснил, что Линников ушел первым, а он, Бахтадзе, задержался, чтобы уложить Гущина поудобнее и поправить на нем одежду. Затем он Линникова догнал, и они некоторое время шли вместе. Расстались у кинотеатра примерно в 19.15. Линников подтвердил эти показания.

На следующий день Бахтадзе попросил бумагу и ручку и написал «явку с повинной», в которой признал, что убил Гущина осколком бутылочного стекла. Осколок выбросил во дворе дома «примерно в 10 метрах от хоккейной площадки». Мотивы убийства описал так, как они впоследствии были зафиксированы в приговоре суда. Позже Бахтадзе вновь неоднократно допрашивался, в двух протоколах показания написал собственноручно. Признался в убийстве и на допросе в присутствии матери, который проводился по ее просьбе.

Признание вины… Конечно, это облегчает расследование. Но процесс доказывания на этом не останавливается. Показания обвиняемого не имеют никаких преимуществ перед иными доказательствами. Они учитываются и оцениваются лишь в совокупности со всеми другими материалами дела. Как отрицание, так и признание вины должно быть объективно проверено. Таковы правила уголовного процесса.

Сегодня кажется, что иначе и быть не может. Но было иначе. В средние века признание вины считалось «царицей доказательств». И на что только не шли древние служители Фемиды, чтобы получить такое признание и тем самым облегчить себе работу. Но суд скорый отнюдь не всегда правый.

Выражение «подлинная правда» сегодня звучит для нас как правда что ни есть сущая, как безусловная истина. Но в Древней Руси оно имело более конкретный и, я бы сказал, осязаемый смысл. По тем понятиям, «подлинная правда» — это та правда, которую вырывали у запиравшегося на допросе подсудимого «подлинниками» — особыми длинными палками. А если подлинники не помогали, тогда наступал черед «правды подноготной» — обвиняемому загоняли под ногти железные гвозди. «Не скажешь подлинной, скажешь подноготную», — предупреждали экзекуторы. И говорили, куда денешься. Только правду ли, кто знает?