Протест прокурора. Документальные рассказы о работе прокуроров

— …Попросил меня узнать темы сочинений и перед экзаменом позвонить по телефону три двадцать один четырнадцать и назвать их Лемещуку, а также внести в список ректората фамилию его, Саидова и Кудрявцева.

Следователь заметил, что глаза Варакина загораются злостью. Опасаясь неприятного инцидента, Евстафьев вышел из-за стола и встал между ними.

— Рассказывайте дальше.

— По его просьбе я внес в список Лемещука, а… остальных не стал… совестно — ведь еще двое достойных людей не попадут в институт. Я сделал все, как он просил, правда, не сразу. Олег Евгеньевич меня уговаривал, деньги, тысячу рублей, давал, я отказывался — он может подтвердить… Потом я взял…

«Смотри-ка, как в роль вошел, — удивился про себя Евстафьев, — а он, оказывается, не так прост».

— Валяй, валяй, — выкрикнул вдруг из своего угла Варакин, — только не забудь рассказать, как на весенней сессии содрал со студента механического факультета литр коньяку с фирменной закуской.

— Я содрал?.. Я содрал?.. Я содрал?.. — негромко твердил Куницын, вертя головой из стороны в сторону. — Вы лжете. Назовите фамилию студента.

— Назову, когда время придет. И вообще, Владимир Григорьевич, сидящий напротив человек вызывает у меня чувство глубокого омерзения. Видели бы вы его дрожащие руки, когда тысячу рублей брал. Небось взял, потратил или спрятал где, а может, сюда принес? Невдомек тебе, что отвечать-то все равно придется, взяточник ты несчастный.

— Выбросил я ваши деньги, выбросил!

— Расскажи своей маме.

Куницын беспомощно развел руками. Взглядом он выпрашивал прекращения экзекуции.

«Пожалуй, достаточно», — решил Евстафьев и попросил его обождать в коридоре.

— Хм, дурак, — скрипнул зубами Варакин, — сам себе приговор подписал.

— До приговора еще далеко, Олег Евгеньевич, а какой он будет, зависит только от вас, от вашего поведения, от желания помочь следствию.

— Все это сказочки для дошкольников. Однако вину мою вам трудно будет доказать. Если только этому верить, — он показал на дверь, — но он сам замаран по уши, следовательно, репутация у него подмочена. Какая уж тут вера? Мамаев не скажет, хоть режь его, а эти самые абитуриенты меня не знают. Вот и приходится вам рассчитывать только на мое признание и, как вы намекаете, на чистосердечное раскаяние. Тут я еще поторгуюсь.

— Вы не на рынке, Варакин, и не в ресторане с Мамаевым, — тяжело глядя в нагловатое лицо старшего преподавателя, сказал Евстафьев, — и торговаться мы вам не позволим. Не хотите говорить — не надо. Ваша вина во взяточничестве будет доказана. Не рассчитывайте на Мамаева, вас ждет очная ставка и с ним, и с обманутой вами Таней Хватовой. Графической экспертизой установлено, что записка, изъятая при обыске в чемодане Лемещука, написана вашей рукой. Да и не только это. У вас нет выбора!

Варакин посерел. На осунувшемся лице появилось затравленное выражение, резко очертились носогубные складки.

— Дайте мне заключение экспертизы, — тихо попросил он.

Следователь подвинул несколько листов машинописного текста. Тот перечитал их два раза, потом долго рассматривал подписи экспертов.

— Я даже в мыслях не имел, что все так окончится, — наконец произнес он, — казалось, один дал, другой взял, свидетелей нет, а вот поди ж ты.

— Не о том вы, не о том, Олег Евгеньевич. О совести надо подумать. Как могли вы — старший преподаватель, человек с большой жизненной перспективой, пойти на преступление, втянуть в него других людей, а главное, подорвать у многих молодых людей веру в справедливость?

— Мы с вами примерно одного возраста, Владимир Григорьевич, скажите, а не надоедала ли вам однообразная серость жизни, не хотелось ли плюнуть на условности, закружиться, забыть обо всем? Красивые девочки, ресторан. А ведь шесть тысяч — это годовая зарплата доктора наук, профессора, к тому же еще заведующего кафедрой, но я-то ведь пока даже не кандидат. Вот и дожидайся. А жизнь проходит.

— Мне некогда обо всем этом думать, Варакин, у меня семья, домашние заботы, дочь такого же возраста, как ваша, которую вы бросили, интересная работа. Такие проблемы меня не мучают. Вас же они захлестнули только потому, что в какой-то момент своей жизни вы, как и всякий эгоист, позволили себе морально распуститься, поставили свои личные интересы выше интересов других, а свою похоть во главу угла. А это неизбежно привело к коллизии с законом: кто считает себя выше других, тот стремится стать выше закона, а закон этого не прощает. Вот он, ваш финал, финал неизбежный.

— Но меня втянул в эти делишки Мамаев!

— Вы и сами для них вполне созрели.

Из представления следователя в Главное управление высшего и среднего специального образования Министерства сельского хозяйства СССР: