Протест прокурора. Документальные рассказы о работе прокуроров

— А не обратили ли вы внимание на одну деталь: по нашим данным, в день экзамена и накануне Варакин находился в профилактории, а звонок с сообщением о темах раздался в установленное время. Мамаева тоже не было. Следовательно…

Евстафьев задумался: «Надо будет узнать у Лемещука, тот ли человек сообщил ему тему сочинений в последний раз, что и прежде, по голосу он вполне мог это определить», — а вслух сказал:

— Но ведь Варакин мог позвонить и из профилактория, узнав темы накануне.

— По междугородному телефону? — усомнился Верников. — Впрочем, выясняйте. Для суда мы должны собрать исчерпывающие доказательства. И еще раз поинтересуйтесь так называемым списком ректората.

— Кстати, о списке. К нашему большому удивлению, в него оказался внесенным и Лемещук.

— Варакин имеет доступ к списку? — быстро спросил Валерий Дмитриевич.

— Скорее всего, нет.

— Вот вам опять повод для размышлений.

Варакин действительно не имел доступа к списку. По его просьбе внес туда фамилию Лемещука заведующий кафедрой Куницын. Юрий Афанасьевич Куницын, прихрамывающий человек средних лет, уже знал и об обыске в институте и о задержании Варакина. Ему было страшно. Никогда прежде он не брал такой суммы денег. Были мелкие подарки: коньяк, мужской одеколон, а теперь… Все вспоминалось как в кошмаре: и льстивые убеждения Варакина, и невесть откуда свалившаяся тысяча, и мнимая, легкость, с которой ее можно получить. Именно она — эта кажущаяся легкость заглушила его страх перед возможной расплатой, подавила его, заставила умолкнуть. И вот лежит теперь перед глазами эта тысяча: сорок двадцатипятирублевок, сорок радужных сиреневых листочков, сорок острых, как игла, укоров.

«Как согласился взять эти деньги, как поддался на уговоры этого щелкопера я, искушенный жизнью человек?» — мучил он себя вопросами.

На лестничной клетке послышался гулкий топот нескольких пар ног. Сердце оборвалось: «За мной».

Тревога оказалась ложной, но ждать дальше казалось нестерпимым. Юрий Афанасьевич быстро сложил деньги, завернул их, оделся и вышел на улицу. Осмотрелся по сторонам и направился к соседней девятиэтажке. Поднялся лифтом на самый верх и, осторожно открыв мусоропровод, опустил в него деньги.

Огромная тяжесть спала с души. «Раз не пользовался ими, — утешал он себя, — совесть чиста».

Эту ночь он спал спокойно. Утром проснулся поздно, принялся готовить кофе. Как назло привязался какой-то нудный мотивчик. В дверь постучали. Юрий Афанасьевич открыл ее, как был, в женском фартуке и с испачканными руками. Он пропустил высокого с военной выправкой мужчину, который, узнав, кто перед ним, вежливо сказал:

— Вы приглашаетесь на допрос в прокуратуру к следователю Евстафьеву.

Руки Куницына заходили ходуном. В волнении он натянул на себя рубашку, забыв отвязать фартук, потом опять снял ее, возился, долго не попадал ногой в штанину брюк. Потом, одевшись и шагая впереди сопровождающего, он бессвязно бормотал:

— Я не виноват, я их выбросил, у меня их нет.

В кабинет следователя Юрий Афанасьевич вошел в состоянии прострации.

— Я знаю, знаю, зачем вы меня вызвали, — зарыдал он, не выслушав ни слова, — но я же ничего плохого не сделал. Попросил меня коллега, не смог отказать, сил в себе не нашел, устав нарушил, но ведь я их выкинул, они мне не нужны. Просто минутная слабость.

— Вы не устав нарушили, гражданин Куницын, а закон, — заметил Евстафьев.

— Закон? Но какой закон? Кому от этого стало плохо?

— Плохо? Многим, в частности Володе Скворцову.

— Какому Скворцову? Первый раз слышу о таком.

— Есть такой парень, хороший парень, который не попал в институт, потому что вы и вам подобные стараются протащить туда своих протеже.

— Это же в первый раз, поверьте. Первый раз в моей жизни. Если бы не этот Варакин, разве бы я…

— Введите Варакина, — набрав номер, сказал по телефону Евстафьев.

Ввели его двое конвоиров, которые остались у двери. Следователь знаком отослал их. За время, проведенное под стражей, Варакин пообвыкся с обстановкой и довольно свободно уселся на указанное место. По Куницыну он скользнул пронзительным взглядом и на поклон не прореагировал. Его поразило присутствие Куницына, ибо о нем знал только Мамаев, который, как полагал Варакин, будет молчать до последнего.

— Итак, вы утверждаете, Олег Евгеньевич, что о гражданах по фамилии Лемещук, Кудрявцев, Саидов никогда не слышали?

— Утверждаю.

Евстафьев в упор посмотрел на Куницына. Тот в смущении заскреб пальцами по обшивке стула.

— Гражданин Куницын, когда и при каких обстоятельствах Варакин называл вам перечисленные мной фамилии?

Заведующий кафедрой забегал глазами по потолку, судорожно стараясь отдалить неприятный момент признания. Варакин уже справился с неожиданностью и насмешливо наблюдал за ним.

— Отвечайте на вопрос, — настойчиво повторил следователь.

— Дней пять назад, — начал Куницын, опустив голову, — нашел меня Олег Евгеньевич и попросил, — он замолчал.

— Что попросил? Расскажите подробно, — настаивал Евстафьев.

— Я ведь говорил…

— Прошу повторить прежние показания, ибо между вами проводится очная ставка.