Пространство и время

— Ну-ну… — блаженно потягивая чай, покачал головой Михаил. — Я не гоню, но смотри сам, конечно…

— Я вот тут кое-что привез. Для Тамары. Хотел отдать вчера, — Ипатьев полез во внутренний карман пиджака, вытащил конверт.

— Письмо? — догадливо спросил Михаил.

— Не совсем, — замялся Ипатьев. — Тут… деньги. — И стал говорить быстро, взахлеб, лишь бы Михаил не перебил его. — Тут все деньги, что от свадьбы остались. Передай Тамаре. Если она вернется ко мне — значит, вернется. А нет — мне деньги не нужны. Мне без нее ничего не надо. Не нужны мне эти деньги, вот так.

Михаил подержал конверт в руках, словно раздумывая, как ему поступить сейчас, сказал:

— Отказываешься, значит, от денег?

— Я не отказываюсь. Это просто для нее. А мне ничего не нужно. Если ее нет — зачем мне деньги? Глупо же, правда?

Михаил пожал плечами, сказал:

— Ну ладно. Посмотрим…

И как только он сказал это, Ипатьев поднялся из-за стола, снова быстро заговорил:

— Жаль, не повидал ее. Ну, в другой раз… Ты скажи — я жду ее. Деньги передай. А я… что ж… я пойду, Михаил. Извини, задержался у тебя. Не думал, что так получится. Извини…

Михаил тоже поднялся из-за стола, проводил Ипатьева до двери.

— Ну, будь здоров, Гена! — пожал он ему руку.

— До свиданья! — с чувством ответил Ипатьев и почти бегом ринулся по лестнице вниз…

Он шел по городу, чуть ли не бежал по его улицам, и так ему было тошно, так тяжко, что ну просто никакого выхода… Душа его будто окаменела, он ждал, чтобы там немного отпустило, расправилась бы какая-нибудь пружинка, расслабилась чуть, но там, наоборот, словно сжался тугой жгут, который жестко, до боли перехватил все внутренности, Ипатьев даже задыхался, ему не хватало воздуха, хотелось вдохнуть поглубже, посвободней — нельзя было, не получалось…

И больнее, труднее всего было, что мысли Ипатьева разбегались в разные стороны, а он хотел было как-то собрать их, сосредоточиться, понять что-то главное, очень важное…

И то, что он задыхался, и то, что не мог ничего понять, наполнило его ощущением жуткого бессилия, он был бессилен бороться и понимать, он был бессилен жить и думать, и это ощущение жизни было, может, высшим ее проявлением, главным ее знаком, самым значительным событием в текучих днях Ипатьева, только он пока не в состоянии был понять и этого, он жил как бы в несуществовании…

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Томка уезжала из Озерков с первым автобусом; шофер твердо знал, что вот у этой девки вчера вечером — голову наотруб — была свадьба, и теперь с удивлением поглядывал на нее: чего это она? куда едет? очумела, что ли? Первый автобус отправлялся в пять утра, и, кроме Томки, так никто и не подошел к остановке; шофер, откровенно позевывая, с надеждой пробубнил в сторону:

— Может, покемарим часок? Куда спешить-то?

— Поедем, — сказала Томка. — В пять — значит, в пять. Не отлынивай.

Больше всего она боялась, как бы не проснулся Генка, не спохватился, что она пропала из дома; в себе, конечно, она была уверена: что бы ни случилось, она здесь не останется, теперь это особенно ясно для нее, — но зачем лишний шум, ненужные разговоры, укоры, переливание из пустого в порожнее? Написала записку Ипашке — и ладно, все равно ничего в словах не объяснишь, хоть целый роман пиши — вряд ли кто поймет ее как надо. Она знала: останется здесь — пропадет и парня загубит, а уедет — так хоть правда за ней будет, какая б тяжкая она ни была.

Шофер уже включил зажигание, стартер натужно сипел, мотор заводился трудно, чихая, кашляя, и Томка, забившись в угол, прислонившись к стеклу, думала об одном: ну, уезжай же поскорей, черт ржавый, прибежит Генка — тогда без сопливых разговоров не обойтись…

И когда автобус наконец покатил, выехал на окраину Озерков, а потом помчался по накатанной, как будто пружинистой проселочной дороге, душа Томки немного успокоилась: теперь, кажется, если всё — даже и спохватятся в доме — ее уже и след простыл. А там будь что будет…

Где-то на полпути к городу Томка совсем пришла в себя, лицо ее горячо, убаюкивающе ласкали лучи раннего солнца, будто специально, лишь бы Томка расслабилась, помягчела душой, и Томка в самом деле забылась, пригрелась, приоткрыла глаза, даже задремала немного, сквозь дрему с удивлением то ли думая, то ли вспоминая обо всем: да что же это случилось со мной? что наделала-то? Ведь и не поймешь ничего…

Автобус выехал на асфальтированную дорогу, до города было уже совсем близко, началась, как говорили в их местах, «городская» дорога; шофер вдруг резко тормознул, хвост автобуса несколько раз вильнул. Томка вздрогнула, открыла глаза, — а автобус уже замер как вкопанный перед группой мужиков и баб, голосующих на дороге. Дверцы автобуса со скрежетом распахнулись, и веселый, говорливый народ, проталкивая впереди себя тюки, корзины, бидоны, полез в автобус, приговаривая:

— Вот спасибо тебе, парень! Уважил! Теперь мы быстро…

— За спасибо пива не купишь! — поглядывая в зеркальце, весело прокричал из кабины шофер. — Ишь спасибщики нашлись…

— Это мы понимаем! Не беспокойсь, парень! Отблагодарим!..

— То-то…