Простой советский спасатель 2

Вечер тянулся в несколько раз медленней больничного дня. Ходячие выбредали на улицу посидеть на лавочках, покурить, подышать воздухом. Жара потихоньку шла на убыль. Вечерело. С моря потянуло освежающим ветерком. Хотя он скорее дразнил разгоряченные тела чем охлаждал. Я боялся пропустить приход медсестры, потому шатался из палаты в коридор к окну, от окна в палату и обратно, пока санитарка не обозвала меня «шатуном» и не рявкнула, велев не шляться по помытому.

Снова засел на подоконник развернул схему. Подумал, решил приложить к стеклу, вдруг так какие-то тайные знаки? Чертыхнулся, сообразив, что это копия и ничегошеньки на ней, кроме обрисовки оригинала, я не обнаружу.

Пытался складывать из подписи другие слова, вдруг анаграмма какая-нибудь или шифр? Игрался я с буквами до самого тёмного, очнулся, когда медсестры принялись обходить палаты, раздавая кому лекарства кому новую порцию уколов.

Я едва не просверлил медичку пристальным взглядом, когда она пришла ко мне с порцией таблеток и градусником. Хотелось отобрать у нее коробку с медицинскими причиндалами, ухватить за руку и потащить к деду. Я бы и сам уже смотался, да где реанимация знать не знал. А попытка выяснить не увенчалась успехом: санитарка отмахнулась, заверив меня, что с соседом моим все хорошо и «неча к нему шляться, ему покой нужон».

К старшей медсестре я подойти не рискнул, на нее мужское очарование если и действует, то определенного возраста и статуса. Видел я, как она перед доктором стелилась, такая вежливая и ласковая аж тошнит при одном взгляде.

Младшая же в течение дня старалась мне на глаза не попадаться как знала, что не сдержусь, устрою допрос с пристрастием и ломану в реанимацию раньше назначенного времени.

Наконец, травматологическое крыло затихло, пациенты угомонились, дежурная смена скрылась в сестринской, на посту осталась моя сообщница так сказать. Я тихо выскользнул из палаты и обозначил свое присутствие. Девушка вздрогнула, оглядела коридор, убедилась, что мы одни, шепотом велела мне надеть белый халат, висевший на вешалке для посетителей, и поманила за собой к выходу.

Мы остановились напротив грузового лифта, но Вера велела мне спуститься на второй этаж по лестнице, соблюдая максимальную тишину, и ни в коем случае не пользоваться лифтом, от грохота адской машины и мертвый проснется не то, что главная ночная надзирательница.

Объяснила, как найти соседа в кардиологии, предупредила, что дежурная на посту — её подруга, которая предупреждена. Но если вдруг что, всю вину беру на себя: мол, сам решил деда проведать, переживаю сильно и все такое. Я кивнул и нырнул на лестничную клетку.

Минут через семь я тихо просочился в палату к старику и сначала испугался, решив, что Федор Васильевич умер, а Вера просто не в курсе. Мне показалось, что на кровати никого нет. Шагнув ближе, я осознал ошибку: дедок, укрытый легким одеялом, бледный, с искореженным лицом, отчего-то казался таким маленьким, что просто растворился в тенях палаты. На секунду мне показалось, что он не дышит. Я замер, затаив дыхание, и выдохнул только тогда, когда впалая грудь поднялась и опустилась.

Дед настолько плохо выглядел, что я заколебался: будить или не будить, вот в чем вопрос? Что такого важного хотел поведать Васильич едва знакомому парню, что затребовал его чуть ли не к смертному одру?

Но могучий старикан решил все за меня, внезапно открыв глаза. Губы его шевельнулись, но слов я не разобрал. Зато четко увидел, как сверкнули яростью глаза деда. Елы-палы, это он меня, что ли так ненавидит? За что? Я его вижу второй раз в жизни, первый в палате.

— Федор Васильич, Вы как? — окликнул я, глядя на старика, который продолжал шевелить губами и таращиться на меня.

— Сю… та… — с трудом удалось разобрать, и до меня дошло: инсульт бесследно не проходит. Старика, видимо, пытается говорить, но у него не получается, вот он и злится. Я оглянулся, обнаружил стул, принес к кровати, подвинул практически впритык, уселся на него и низко-низко наклонился к деду.

Пахнула запахом скорой смерти. Не знаю, почему я так подумал, но смерть всегда пахнет ладаном и влажной землей. От Федора Васильевича пахло именно так. На секунду стало жалко мужика: лежит в больнице один, умирает, а родня, если она есть, и знать не знает об этом.

— Нас… ник… — с трудом ворочая языком, прохрипел дед.

— Нас? Что нас? — я пытался разобрать речь, исковерканную ударом.

— Ты… — старик не сдавался.

Видно было, как его бесит собственная беспомощность, но он все равно упрямо шевелил губами, пытаясь донести до меня свою мысль.

— Я, Алексей Лесаков. Вы Федор Васильевич, — указав на себя на него, подтвердил я.

— Дуак, — просипели мне в лицо.

Надо же, а ведь может, когда сильно хочет. Лицевые мышцы на одной половине лица свело в жуткую маску, вторая подергивалась от гнева.

— Вы меня звали, — медленно произнёс я, глядя в лицо старику.

— Буаги…

— Бумаги? — старик моргнул. — Отлично. Давайте так, если я понимаю слово, вы моргаете один раз, если нет — два.

Дед медленно закрыл глаз.

— Какие бумаги?