Просто жизнь

Василий Иванович помолчал.

— Не положено ему это слушать.

— Полно! — воскликнула Анна Григорьевна. — Наш Петька без пяти минут жених, а ты все его сосунком считаешь.

Василий Иванович не считал сына сосунком, но и полноправным членом семьи тоже назвать не мог — никогда не советовался с ним, дельные замечания пропускал мимо ушей. Петька был для него просто сыном, обязанным беспрекословно повиноваться отцу и матери. «Сын — это сын», — рассуждал он и относился к Петьке соответствующим образом.

Наступило тягостное молчание. Анна Григорьевна продолжала горестно вздыхать, держа руки на животе; Валентина Петровна теребила подол платья; Лариса Сергеевна всем свои видом показывала — ей неприятно тут. Василий Иванович пододвинул к себе ведомость, молча подписал.

— Посидели бы, — спохватилась Анна Григорьевна. — Я самоварчик поставлю — мигом вскипит.

— Спасибо, — проронила Лариса Сергеевна и бросила на Валентину Петровну нетерпеливый взгляд.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

1

Галинин все явственней чувствовал: в его жизни что-то изменилось, и прежде всего изменилось отношение к жене. Он уже не испытывал прежней тревоги, когда думал о Лизиной болезни, не расспрашивал ее о самочувствии. Чаще всего вспоминал о ней лишь в постели. Она никогда не противилась, и он был ошарашен, когда в ответ на ласку жена сказала:

— Сегодня нельзя.

— Почему?

— Температура.

Галинин прислушался и убедился: дышит Лиза тяжело, с присвистом.

— Вспышка?

— Наверное.

— Обойдется. Сколько раз так бывало.

Лиза всхлипнула.

— Перестань, перестань, — сказал Галинин.

Утром у Лизы началось кровохарканье. Неумытый и неодетый, Галинин метался по комнатам, роняя на ходу шлепанцы, никак не мог отыскать хлористый кальций. Обрадовался, когда пришла Рассоха. Открыв ей дверь, конфузливо отпрянул, надел подрясник, торопливо поплескал на лицо, кое-как расчесал бороду.

— К фельдшерице надо бечь, — сказала через несколько минут Рассоха. — Вона как у нее кровь хлыщет. Ты, батюшка, беги, а я покуда тут побуду — водицы испить дам, молитву сотворю. Авось господь отвратит напасть.

«Отвратит, отвратит», — лихорадочно подумал Галинин, надевая сапоги и теплое пальто.

Была весна. Снег повсюду осел, стал ноздреватым; канавы наполнились талой водой, мокро блестели перекинутые через них кладочки и бревна, грубо стесанные поверху топором. Ручейки растекались под прозрачным, ломким льдом, наполняли выбоины и углубления, рыхлили снег — кое-где чернела размытая земля. Лед на речке вспух, отделился от берегов. Шумящие потоки вливались в нее, вода все прибывала, и было ясно, что очень скоро речка вскроется, хлынет на луга, огороды, затопит баньки и другие строения.

Вот уже несколько дней не ходили машины. Полуторки и трехтонки сиротливо стояли около чайной, шоферы резались в карты, ругали бездорожье, рассказывали, что километрах в семи от села, если ехать в райцентр, столько воды, что только на катере переплыть можно, а в другой стороне — сплошная грязь.

Галинин пошел в медпункт напрямик и пожалел об этом: ноги проваливались в снежное крошево, сапог черпнул воду, от холода свело пальцы. Проверяя прочность наста, он выставлял то одну, то другую ногу, обходил, приподнимая полы подрясника, размякшие проталины. Перебравшись по бревну через канаву, побрел по обочине, разбрызгивая жидкую грязь.

Около изб сидели на лавочках старики и старухи, скрестив на палках иссохшие, морщинистые руки. Некоторые из них приподнимались, кланялись Галинину, другие просто провожали его взглядами, гадали — куда спешит батюшка?

Фельдшерицы в медпункте не было. Галинин подергал дверь, приложился лицом к окну, увидел накрытую простыней кушетку с подушкой в изголовье и клеенкой в ногах, застекленный шкаф с медицинскими инструментами и вдруг услышал голос Ветлугина. Он меньше всего ожидал встретить его, вспомнил: они не виделись более полугода, очень обрадовался, даже о Лизе забыл.

— Давно топчешься тут? — спросил Ветлугин.

— Только что пришел.

— А я третий раз сюда прибегаю. — На губах Ветлугина шелушилась кожа, и похудел он сильно. — Полгода мой осколок тихо-мирно сидел, а теперь баламутит.

Галинин окинул его внимательным взглядом.

— Неважно выглядишь.

— У тебя тоже щеки ввалились.

— Вот и обменялись комплиментами.

Ветлугин понял: неприятного разговора не избежать, и с места в карьер сказал Галинину, что часто думал о нем, но так и не смирился с его теперешней деятельностью.

— Не будем говорить об этом, — попросил Галинин.

— Почему же не будем? Фронтовое прошлое не вычеркнешь из памяти. Я помню, каким ты был, о чем думал, мечтал. И вдруг это, — Ветлугин кивнул на видневшийся в прорези пальто крест.

— Так уж получилось, — пробормотал Галинин.

— Скверно получилось!

Они помолчали. Ветлугин вспомнил все, что прочитал за эти полгода о религии, твердо сказал:

— Ты — пленник догмы. Теологи сами говорят, что содержание христианского богословия дано неизменно раз и навсегда.