Просто жизнь

Почтальонша была осыпана мелким сухим снегом. Ослабив на платке узел, протянула руки к печке.

— Замерзли? — спросил Ветлугин.

— Пургач[11],— объяснила почтальонша. — Три дня почты не было — только депеши по проводам передавали. В войну еще хуже было — по две недели без газет и писем сидели. Я ведь на этой почте вот с каких лет. — Она опустила над полом руку ладонью вниз. — Наши бабы во время войны меня пуще огня боялись. Бывало, как увидят, иду — сразу в голос. Которым обыкновенные письма были, издали кричала, чтоб не ревели зазря, а к тем, которым извещения присылали, молчком подходила. Теперь этого, слава богу, нет. Только повестки в суд или в военкомат ношу да вот такие пакеты, — почтальонша кивнула на конверт с расплывшимся штампом, сколупнула с окна кусочек льда, убежденно добавила: — Такой дом только для весны и лета годится! Когда поселенцы строиться стали, им говорили про это, но они не послушались. Теперь по пять охапок в день жгут и наш климат ругают. А чего его ругать-то? Климат как климат.

— Суровый, — не согласился Ветлугин.

Почтальонша кивнула.

— Все приезжие так говорят. А я дальше Хабаровска нигде не была. Пятьдесят лет на одном месте прожила, и никуда не тянет. Сын в Белоруссии воевал, женился там, на постоянное жительство определился. Письма шлет: приезжай, мать, внучат нянчить. Я каждый раз одно и то же отписываю: погостить приеду, а навсегда — нет.

Из комнаты вышла с укутанным ребятенком на руках Галина Тарасовна.

— Тебе пакет с казенного дома, — сказала почтальонша и тотчас ушла.

Хозяйка вертела в руках конверт. Ветлугину не терпелось прочитать письмо от матери. Он скрылся в своей комнате. Мать сообщала московские новости, передавала поклоны от соседей. Ветлугин представил, как она писала это письмо, о чем думала. Сердце наполнилось нежностью и жалостью к ней. Мысленно очутился в Москве, в многонаселенной квартире, где родился, жил, откуда ушел на фронт и куда возвратился после тяжелого ранения.

В дверь постучали.

— Да, да, — сказал Ветлугин. Увидел расстроенное лицо Галины Тарасовны. — Плохие вести?

— Живой, — обреченно пробормотала она.

— Кто?

— От мужа письмо. Полгода ходило, пока меня нашло. Десять лет ему дали. Посылку просит: сухарей и одежонку. Что теперь делать, ума не приложу? На прошлой неделе я своему кавалеру обещание дала — в сельсовет с ним сходить, чтоб лишних разговоров не было. Получается — обманула.

— Неужели мужа ждать собираетесь? — ужаснулся Ветлугин.

Галина Тарасовна тяжко вздохнула.

— Если бы он на свободе был, то я по-другому поступила бы. А теперь — нельзя.

«Нельзя?» — удивился Ветлугин и сразу же спросил себя, что заставляет человека поступать так или иначе. Сострадание? Долг? Голос совести? Было горько сознавать: чаще человеку говорят «нельзя», реже «можно». Что нельзя, а что можно? Нельзя лгать, быть черствым, говорить одно, а думать другое, нельзя обманывать людей. И как только в мыслях возникало слово «обманывать», перед глазами появлялся Галинин.

2

Галинину становилось грустно, когда он начинал думать о том, что, кажется, разлюбил жену. Во всяком случае, о красивой учительнице было приятней размышлять, чем о Лизе.

Рассоха теперь приходила каждый день — помогала убираться. Поглядывая на дверь комнаты, где или отдыхал, или беспокойно ходил Галинин, спрашивала:

— Поругались?

Лиза опускала глаза.

— Что ты, что ты…

Рассоха кивала, и было непонятно — верит или нет.

В сочельник она пришла просто так — посидеть. Опустившись на стул, сбросила на плечи драный платок, выразительно посмотрела на еще не остывший самовар.

— Налить? — поспешно спросила Лиза.

— Не откажусь. — Наклонившись к ней, Рассоха доверительно сообщила: — Служба вчерась была — всем службам служба. Батюшку дрожь колотила, и слезы с бороды капали. Все плакали. Я уже давно поняла — святой он, и все, что есть в нем, самим богом ему дадено. Ты, матушка, оберегай его и не перечь, если он тебе что-нибудь не так скажет. Неподвластный он себе — это все видят.

Из комнаты вышел, сладко потягиваясь, Галинин. Увидев Рассоху, поморгал, укоризненно сказал:

— Давненько, давненько не благословлял тебя.

— Господь с тобой, батюшка! — откликнулась она. — Вчерась в церкви была, а ты говоришь — давненько.

Галинин озадаченно потеребил бороду. Рассоха осмелела, стала рассказывать, как служил он вчера, как после службы благословлял прихожан.

— Ничего не помню, — растерянно пробормотал Галинин и снова потеребил бороду.

Когда Рассоха ушла, он сел у окна. На кладбище ветер намел столько снега, что расположение могил можно было определить лишь по торчавшим крестам. На деревьях, сбрасывая снег, резвились какие-то пичуги — маленькие, взъерошенные, похожие на мягкие комочки, и Галинину очень скоро стало казаться, что он слышит их негромкий пересвист.

— О чем задумался? — спросила Лиза, пощекотав дыханием его ухо.

Галинин не ответил. Лиза чуть помедлила и повторила вопрос.

— Отстань! — сказал Галинин.

Лиза вздохнула.

— Ты раньше никогда так не разговаривал со мной.