Просто жизнь

Ленькин отец возвращался домой всегда в одни и те же часы. Даже тогда, когда он, по его собственному утверждению, «отдыхал» в забегаловке. Его состояние зависело от количества выпитых им стопок. Иногда Николая Ивановича кто-нибудь приводил, закинув себе на плечо его вроде бы безжизненную руку, но чаще он приходил на своих двоих, пристав по дороге к какой-нибудь компании. Выпивохи — об этом можно было судить по их лицам — завидовали ему, однако сами не напивались каждый день: может, жен побаивались, а может, совесть не позволяла; трезвенники осуждали Ленькиного отца, никогда не останавливались поболтать с ним; остальные мужчины, подавляющее большинство, относились к нему с насмешливой снисходительностью. Если люди, с которыми шел Николай Иванович, оказывались свойскими, а сам он держался на ногах (Ленькин отец быстро хмелел и так же быстро протрезвлялся), то начиналось «представление», посмотреть которое высыпали все, кто был охоч до таких зрелищ.

Услышав хмельной голос Николая Ивановича, я поспешно выбрался из своего убежища, потому что не сомневался: Анна Федоровна или публично оскорбит сына, или, на худой конец, пригрозит ему ремнем, и это, конечно, унизит его в глазах Мани. Ничего другого я не желал, даже в мыслях не допускал, что Сорокина ударит Леньку: заступничество Оглоблина казалось мне достаточной порукой.

Я появился в тот момент, когда Анна Федоровна при всем честном народе выговаривала сыну. Он что-то ответил ей, и тогда она, размахнувшись, влепила ему оплеуху.

— Балбес! — крикнула Анна Федоровна и снова отвела руку.

Ленька отскочил. Она — так мне показалось — удивилась.

— Подойди!

Ленька отступил еще дальше. Лицо Анны Федоровны покрылось пятнами, в глазах возник нехороший блеск.

— Подойди, кому говорят!

Ленька помотал головой.

— Ну погоди, — пригрозила Анна Федоровна и ринулась к нему.

Было смешно и немного страшновато смотреть на них: увертливый мальчишка и женщина с грацией верблюда. Самолюбие, видимо, не позволяло Анне Федоровне плюнуть и уйти. Ее лицо раскраснелось еще больше, на спине и под мышками проступил пот. Ленька играл с матерью, как кошка с мышью: то подпускал близко-близко, то задавал стрекача.

— Не догнать! — неожиданно сказал Николай Иванович и, пьяно икнув, рассмеялся.

Анна Федоровна, похоже, только и ждала этого: подскочила к мужу и, награждая пинками и тырчками, стала осыпать его бранью. Он увертывался, балагурил.

— Ирод! — воскликнула Анна Федоровна и так пнула мужа, что он, оборвав на полуслове очередную шуточку, потер ушибленное место.

Ленька смотрел на родителей издали. Николай Иванович внезапно стих, дал увести себя. После этого все стали расходиться. Я посмотрел на плотно закрытое окно комнаты Родиона Трифоновича и понял: его нет. Увидел за спиной Надежды Васильевны, грузно навалившейся на подоконник, Маню.

— Достанется теперь ему, — пробормотала Надежда Васильевна, поправляя локоны.

Я не понял, о ком говорит она — о Леньке или его отце, но уточнить не решился. Глядя на спину матери, Маня спросила:

— Кому достанется — Николаю Ивановичу или Леньке?

Надежда Васильевна подумала.

— Обоим!

— Если бы Родион Трифонович был дома, то Сорокина не посмела бы!

До сих пор я никогда не разговаривал с Надеждой Васильевной. Пробегая мимо окон комнаты Петровых, поспешно ронял «здрасте», не слышал, что отвечали мне, да и отвечали ли вообще.

Манина мать медленно повернула голову. Ее брови приподнялись, на лице возникло удивление, она — так показалось — пыталась сообразить, кто я и откуда взялся. Я чуть не назвал свою фамилию и не объяснил, что живу в этом же доме, на втором этаже.

— Ты очень громко кричишь и много бегаешь, — неожиданно сказала Надежда Васильевна.

То же самое мне говорили раньше — бабушка, мать, соседи. Я давал слово кричать потише и бегать поменьше, но во время игр так увлекался, что вспоминал о своем обещании лишь тогда, когда ноги подкашивались от усталости и становилось сухо во рту.

Переминаясь с ноги на ногу, я пристыженно молчал. Петрова смотрела на меня. Так продолжалось несколько секунд, показавшихся мне вечностью. Потом Маня, обратившись к матери, спросила:

— Давно ушел Родион Трифонович?

— Часа два назад. Вместе с Никольским был, — ответила Надежда Васильевна.

Мне хотелось поболтать с Маней, но Надежда Васильевна, обведя глазами уже опустевший двор, пробормотала:

— Пора ужин стряпать — скоро твой отец придет.

Они ушли. Из распахнутых окон доносились голоса. Ленька бродил вдоль каменной ограды — два шага в одну сторону, два в другую, что-то подбирал с земли, рассматривал и отбрасывал прочь. На меня он не обращал внимания. «Ну и не надо», — обиделся я.

Я собрался домой, когда во дворе появились Оглоблин и Никольский — раскрасневшиеся, с туманом в глазах. Опустившись на бревна, Родион Трифонович вытер платком лицо.

— Холодненькое пивко было — лучшего и не пожелаешь.

— Изумительное, — поддакнул Никольский. — Давненько не угощался.

— Почему?

Валентин Гаврилович ткнул пальцем в живот. Оглоблин поморгал.

— Неужто и пиво нельзя?

Никольский кивнул. Родион Трифонович нахмурился, строго спросил:

— Зачем же пил?