Просто Давид

— Ох, другого от тебя и не жди. Нет, оно даже и близко не стоит к твоей этой… зале. Ежели проще сказать, дело такое: мистер Холли говорит Стритеру-то: «Дай мне сотню долларов, а я тебе в нужный срок и уплачу. А если нет, мол, продавай мою ферму и бери себе деньги». Ну теперь так оно и есть. Мистер Холли платить не может, вот Стритер ферму-то на продажу и выставит.

— Как? Ведь мистер и миссис Холли здесь живут!

— Именно! Только теперь-то им придется уходить, такой уж расклад.

— И куда же они пойдут?

— Господь один ведает. А я нет.

— И поэтому они там плачут? Потому что придется уйти?

— Конечно!

— И совсем никак ничего нельзя сделать, чтобы… этого не случилось?

— Вот не знаю, что тут поделать — разве кто уплотит все до будущей субботы. Да ведь цельную тысячу таких штучек с куста не сымешь, — завершил он, нежно поглаживая монету.

При этих словах лицо Давида внезапно переменилось. Его щеки побледнели, а глаза в ужасе расширились.

— И вы говорите, деньги могут… это исправить? — спросил он, с трудом выговаривая слова.

— И-мен-но! Цельная тысяча монет, и не меньше.

В глазах Давида показалось облегчение — словно он увидел мост над бездной.

— Вы имеете в виду, что любые деньги подойдут, не только серебряные, как эти?

— Ох ты ж, малец! Конечно, любые. Все ж ты есть шахматная доска из ума-разума да околесицы. Любые деньги подойдут — любые! Доходит до тебя? Все, что считается деньгами.

— А золото подойдет? — голос Давида совсем ослабел.

— Уж конечно! Золото, серебро, банкноты или чек, ежели он обеспечен.

Казалось, Давид не слышал последних слов. Первые он жадно впитал со странно напряженным выражением лица, но к концу предложения только пробормотал: «О, спасибо» — и отвернулся. Теперь он медленно шел по направлению к дому, опустив голову и волоча ноги.

— Уж вот это в евойном духе, — пробормотал мужчина, — унести ноги как побитая дворняжка. Ставлю два цента и пончик: через пять минут он станет, как уж он говорит, «играть это» на евойной скрипочке. И чтоб я провалился, ежели мне не хочется узнать, что он сделает из этого. Думается мне, будет смахивать на панихиду.

Давид на секунду остановился на крыльце, задержав дыхание. Из кухни доносились рыдания миссис Холли и суровый голос, читавший молитву. Вздрогнув, мальчик со всхлипом развернулся и тихо прокрался наверх в свою комнату.

Он действительно начал играть, так что Перри Ларсон не зря бился об заклад. Но не трагедия с закрытым банком и не угроза продажи фермы звучала в скрипичной мелодии. Вместо них он играл лебединую песню маленькой груды золота — золота, которое еще лежало в шкафчике за камином, но очень скоро будет брошено к ногам мужчины и женщины, скорбящих внизу. И в ней слышался плач мальчика, который видит, как его воздушный замок сгорает дотла, а чудесная жизнь и работа в большом мире превращаются в бесконечные дни, занятые прополкой и копанием земли в узкой долине. А еще в песне было что-то вроде борьбы — столкновение яростных «да» и «нет». Но в конце последовал мощный взрыв восторга, восторга отречения — и мужчина в амбаре вскочил на ноги и гневно воскликнул:

— Чтоб ему провалиться — теперь-то он джигу наяривает! В такую пору ничего лучше не надумал!

Очень-очень скоро к нему приблизилась смутная фигурка мальчика.

— Я подумал, — запинаясь, произнес Давид, — что, может, я бы помог. Ну, с деньгами, понимаете.

— Слышь-ка малец, — взорвался Перри с явным раздражением, — как я сразу тебе толковал, не по твоей это части. Розовые облачка, певчие сойки и черничные кустики тут ни при чем. И можешь «играть это», как ты сам говоришь, до судного дня, но добра тут не выйдет, и хотя, по чести сказать, когда ты играешь их и прочие штуки, живенько да бодренько выходит, но нынче от такого проку нет.

Давид сделал шаг вперед, и его обеспокоенное личико появилось в лунном свете.

— Но я говорил о деньгах, Перри, — объяснил он. — Они были добры ко мне и взяли к себя, когда никто не захотел, а теперь я желал бы что-нибудь для них сделать. Этих монет не так много, и они не серебряные. Всего сто шесть, я считал. Но, может, они хоть как-то пригодятся. Это… это будет… начало, — после когда-то любимого слова его голос сорвался.

Но Давид сразу продолжал с новой силой.

— Вот, смотрите! Это подойдет? И он обеими руками протянул свою шапку, провисшую под весом золота.

Перри Ларсон разинул рот и вытаращил глаза. Ошарашенный, он протянул руку и дрожащими пальцами прикоснулся к кучке сияющих дисков, которые в мягком освещении казались маленькими родственниками луны, рожденными на земле. В следующую секунду он резко отскочил.

— Вот те на! Мальчик, где ж ты добыл деньги?

— Папа дал. Он ушел в далекую страну, знаете.

Перри Ларсон сердито фыркнул.

— Слышь-ка, малец, ну хоть раз, коли можешь, скажи по-простому! Верно, даже ты не ждешь, что я поверю, будто он прислал тебе их из… оттуда, куда он ушел!

— Ох, нет. Он оставил их мне.

— Оставил тебе! Ну, как скажешь, малец. Да только при нем ни цента не нашли!

— Он дал их мне раньше, когда мы были на обочине.

— Дал их тебе! А где же, во имя всего святого, они были с тех пор-то?